Ричард Фланаган - Неизвестный террорист

И тут, словно в подтверждение того, о чем она только что думала, прямо напротив нее у входа в Centrefolds Sex Show стали ссориться двое нищих, укрывшихся от града под маркизой; они пытались вырвать друг у друга то ли подстилку, то ли одеяло, таская тряпье туда-сюда и не обращая внимания на грозу. А из-под навесов и из дверных проемов за ними наблюдали другие оборванцы; одни смеялись, другие подзуживали своего фаворита, но этот убогий спектакль все смотрели с удовольствием, явно желая повеселиться. «Ну вот, – думала Куколка, – даже нищие воюют против таких же нищих – такова уж наша жизнь».

И она, решительно покинув свое убежище, бросилась бежать.

Она миновала клуб Х, чувствуя, какое ровное у нее дыхание, какой сильный и упругий шаг, как ловко она избегает препятствий, обходя на бегу немногочисленных прохожих, еще остававшихся на тротуаре. Она пробежала мимо Spice Bar, мимо отельчиков с выразительными названиями, куда заходят потрахаться, – World Famous Love Machine, Pleasure Chest Cruise Area, Maddonas. Миновала аптеку с выставленными в витрине на самое видное место Nite Lady Sandals. А рев грозы, громившей в это время город, был таков, что она, наверное, не расслышала бы и своего собственного крика.

Между тем голые руки и обритая голова Куколки были уже в кровь разбиты градом, а ей самой казалось, что она существует как бы отдельно от жизни и все более отчетливо ощущает, как увеличивается расстояние между нею и всем остальным, в том числе и ее собственным телом. Именно поэтому она и причиняемую ее телу боль воспринимала теперь, как и многое другое, словно издалека, из какого-то неведомого странного места. И какая-то часть ее души даже приветствовала эту боль, эти физические страдания, ибо на них действительно можно было обратить внимание, ощутить их как нечто реальное; а потому каждый болезненный удар ледяных катышков, бивших не хуже настоящих камней, она воспринимала сейчас как нечто необходимое, несущее очищение.

В глаза ей бросилась упаковка биг-мака, вокруг которой градины собрались в кучку, как гравий; рядом с этой упаковкой прямо на тротуаре лежала на боку какая-то темнокожая женщина, прижавшись спиной к стене. У этой женщины были самые прекрасные в мире черные волосы, длинными прядями протянувшиеся с ее головы на тротуар и обвившие все ее тело; в этих роскошных волосах посверкивали, не тая, белые градины; ее темные, горящие глаза были все еще открыты, и в уголке одного из них устроилась, выжидая, муха.

Беги, Куколка, беги, велела она себе.

Суд должен состояться. Это она понимала. И жертва должна быть принесена. Это ей тоже было ясно. Вообще-то, странным образом ей это было ясно всегда. Та утопленная в болоте древняя женщина. Та наголо обритая француженка…

Куколка почувствовала, как по щеке у нее стекает теплая струйка, и почти сразу во рту возник солоноватый вкус крови. «Наверное, мне сильно разбило голову градом, – подумала она и решила: ничего, кровь и должна быть пролита».

Не имело смысла задавать себе вопрос: почему она должна быть пролита. Так было нужно, вот и все. И все это чувствовали. И все были с этим согласны. И, хотя никто теперь не хотел в этом признаваться, все понимали, что это всего лишь неотъемлемая часть нашей лживой эпохи. Но это ерунда. Она ведь совершенно готова. И мысли в ее обритой голове здравые. В ее обритой голове вообще царит полный порядок. В ней больше нет никаких противоборствующих идей. Идея там осталась всего одна. Одна-единственная абсолютно ясная цель.

Беги, Куколка, беги.

Но жить ей хотелось… о, как ей хотелось жить! Однако и то, что еще привязывало ее к жизни, теперь, казалось, падает и вдребезги разбивается у нее за спиной; а она все бежала по длинной улице дальше, дальше, в глубь района Кингз-Кросс, и с каждым ее тяжелым, но пока еще контролируемым вдохом, с каждым ударом сердца что-то у нее за спиной навсегда исчезало в невозвратности: ее отец… ее сын… ее дом… ее деньги… ее лучшая подруга… Мысли об этом заставили Куколку резко замедлить бег; она остановилась, уперла руки в бока и сделала несколько глубоких вдохов.

Она не знала, что конкретно собирается совершить, но была уверена, что всегда намеревалась это сделать – как в конце того фильма, который она когда-то видела, вот только никак не могла вспомнить его название. До этого момента она толком не сознавала даже, что у нее есть пистолет, что она сжимает в руке маленькую «беретту», согревая своим теплом ее металлическую рукоять, пока весь мир вокруг покрывается льдом. Но она всегда знала, что в итоге закончит свою жизнь именно здесь, ибо отсюда все и началось. Она так и не снимала пальца со спускового крючка, твердо уверенная: то, что ранее было неизбежным, теперь стало неминуемым.