Ричард Фланаган - Неизвестный террорист

Когда таксист был вынужден остановиться на красный свет, Куколка выглянула в окно. Перед ней простирались тенистые ущелья сиднейских деловых кварталов. Она заметила какого-то старика, сидевшего на лавочке. Сперва он что-то громко и горячо говорил, обращаясь к автомобилям и прохожим, а потом вдруг опустил голову низко между коленями, и его вырвало на тротуар. Однако он тут же снова выпрямился и стал что-то гневно выкрикивать, а изо рта у него медленно стекали липкие нити рвоты, вытягиваясь, обрываясь, но не переставая течь. Время от времени он, правда, переставал вопить и начинал, судорожно сглатывая слюну, хватать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, тщетно сражающаяся со смертью.

Такси снова тронулось с места, и старик исчез из виду, но Куколке вдруг показалось, что такие же безумные крики доносятся отовсюду – они слышались со страниц газет и солидных журналов, где свое мнение обычно высказывают известные люди, из радиоприемников, с телевизионных экранов. Сущую блевотину исторгали из себя журналисты, политики и наглые ведущие теле- и радиопередач, уверенные, что жизнь принадлежит им, и все это было столь же отвратительным, глупым и жалким, как тот старик на перекрестке, пытавшийся из последних сил докричаться до мира, который, не слушая, проходил мимо него.

Но здесь, в такси, слава богу, звучала классическая музыка, и было в этих странных звуках нечто такое, отчего Куколке начинало казаться, что правда все-таки существует. Музыка постепенно завладевала ее душой, объясняла ей, что же на самом деле с нею случилось и что именно она теперь чувствует. Именно благодаря этой музыке Куколке стало окончательно ясно, что она должна непременно сделать; и это было столь же страшно, сколь и неизбежно.

– В Сайгоне я учился играть на рояле, – донесся до нее голос таксиста. – А Шопена я люблю больше всех.

Куколка наклонилась вперед и сказала:

– А теперь, дружок, мы поедем на Кингз-Кросс. В Chairman’s Lounge.

– Я хочу играть людям Шопена, – продолжал рассказывать таксист, подтверждая свои слова энергичными кивками. – Я хочу играть людям любовь. Но здесь Австралия – что можно сделать? Только водить такси.

Он что-то еще говорил, но Куколка его почти не слушала; она слушала только эту музыку, которая рассказывала ей о жизни такое, чего она никогда не знала и не хотела знать; но теперь, когда она это поняла, ее мир уже оказался разрушен до основания; ничто и никогда в нем уже не смогло бы стать таким, как прежде.

– Водить такси и зарабатывать деньги, – донесся до нее голос шофера, – а на следующее утро снова водить такси и зарабатывать. Хочешь зарабатывать больше, тогда езди больше и будешь больше зарабатывать – а зачем?

Шопен все продолжал звучать, и теперь эта музыка казалась Куколке пугающей, безумной; она понимала, что мелодия будет все глубже и глубже проникать в ее душу, будет без конца рассказывать ей все то, что о ней знает, а знает она о ней все. И тогда Куколка возненавидела эту музыку, испугавшись того, как она вскрывает ей душу, как врезается в нее, как отнимает у нее, Куколки, все приготовленное ею для собственной защиты.

– Австралия, – прошептал таксист, словно сам себе отвечая.

Температура воздуха стремительно падала, и рев приближавшейся бури становился все громче. Теперь Куколка уже почти не слышала ни звуков города, ни шума транспорта; все возрастающий грохот грома перекрывал даже звуки рояля. А шофер в ответ на угрозы стихии просто прибавил громкость.

Через пару минут разразился чудовищный ливень с градом. Огромные градины размером с мячик для гольфа стучали по крыше такси, словно молотком. Машины на улицах едва ползли, включив и передний, и задний свет; зажглись уличные фонари; откуда-то донесся пронзительный скрип тормозов, скрежет металла о металл, звон разбитого стекла и вой автомобильной сирены; впрочем, барабанный бой градин по крыше заглушил и эти резкие звуки. Таксист перемотал и снова поставил ноктюрн Шопена, но теперь эта музыка произвела на Куколку уже не столь сильное впечатление, потому что и ее было практически не слышно из-за раскатов грома и грохота градин. И это, пожалуй, даже к лучшему, подумала она, потому что у нее вряд ли хватило бы душевных сил вновь слушать этот ужасный ноктюрн. Неожиданно впереди раздался оглушительный треск, и лобовое стекло такси стало белым от многочисленных трещин: его все-таки разбило градом.

– Извините, – сказал ей, а точнее, проорал, вьетнамец, потому что иначе она бы его не услышала, – но я вынужден остановиться. – И он указал на обочину.