Мюррей Бейл - Эвкалипт

В те дни Холленд с интересом прислушивался к кому угодно. Как-то раз утром, на выходе из гостиницы, какой-то пьянчуга ухватил его за локоть и исступленно принялся доказывать преимущества научного метода защитных лесополос; а вечером Холленд услышал по радио то же самое, но в изложении голоса трезвого и куда более убедительного.

Параллельно одной из стен дома Холленд высадил сто десять саженцев — в строгом соответствии с наукой. Выбирал он виды, популярные именно в этом качестве: быстрорастущий эвкалипт Стидмана и железнокор-маггу (его видовое название Е. sideroxylon, эвкалипт железнодревесный, наводит на мысль скорее о домне, нежели о прелестных цветах и листьях). А в самой середке этой протяженной конфигурации Холленд поместил самозванца, один-единственный серый железнокор. Проявился он лишь много лет спустя, едва не обернувшись для Эллен самыми что ни на есть ужасными последствиями.

Очень скоро добавились эвкалипты голубой, лососевый и прочие. Голубой эвкалипт — тот самый, что растет у дома ниже по склону и в определенных ракурсах смахивает на булавку, вколотую в женскую шляпку, в окружении патриотического травостоя, — летом что золото. На нижних ветвях дерева Холленд подвесил качели для Эллен. Здесь земля то вздымалась, то опадала плавными волнами: голая, пропыленная, будто твои стриженые овцы, — пока трудолюбивые руки Холленда не превратили ее в подобие парка. Голубой эвкалипт опознать легко. Видовое название — Е. globulus, эвкалипт шаровидный, — описывающее форму плода, сегодня характеризует имперскую экспансию сего великолепного древа: по всему Средиземноморью, из конца в конец, по всей Калифорнии и Южной Африке (там их целые леса) и по всем штатам Австралии.

Что до Е. salmonophloia, эвкалипта лососевокорого, сему дереву Холленд отвел почетное место у главных ворот.

Холленд, верно, знал, что при виде этого дерева местные так и замрут, открыв рот. Лососевый эвкалипт произрастает в противоположном конце континента, близ золотых приисков Западной Австралии. Название «лососевый» подразумевает розоватый оттенок коры. Ствол холлендовского экземпляра, пересаженного на чуждую ему почву, был припудренно-гладкий, ни дать ни взять аптечная резинка «цвета монашкиного пуза», как сказал кто-то.

Деревья от века следовали за великими миграциями ирландцев, итальянцев, евреев, бриттов и греков, стоило тем только пустить корни в чужой земле. Вторжение инородных красок, и тени, и потребностей в воде, равно как и опадание листьев, порождают непонимание, вплоть до открытой враждебности (в Португалии крестьяне выдирали молодые эвкалипты с корнем) — до тех пор, пока деревья не впишутся окончательно в пейзаж, на фоне которого разыгрывается представление культур.

Гладкокорые виды на ровном участке вдоль реки подбирались как символ (так, во всяком случае, могло подуматься стороннему наблюдателю) единообразной неподвижности каучуковой плантации; длинные прямоугольники серебристого света просачивались наискось между вертикалями округлых стволов, словно лучи прожекторов, выискивающие одинокого беглеца, однако высвечивающие разве что мотылька-другого да беззаботных птах.

Эллен нравилось врываться в эти заросли бежать куда глаза глядят, все глубже, все дальше, пока отзвука шагов не поглотит тишина, затмевая взгляд и разум афоризмами типа: «Рост медленный и неуклонный», «Терпение, только терпение» и «Однозначного ответа нет»; в окружении бесчисленных множеств бесстрастных стволов одного и того же диаметра и одной и той же серо-зеленой гладкости она полушутя воображала про себя, будто заплутала, и, утратив всякое чувство направления, издавала слабый крик, чуть громче писка — приятно же поволноваться, если знаешь, что и отец, и дом всего лишь в нескольких минутах ходьбы! Так Эллен поступила в тот день, когда у нее приключились первые месячные, — то был апофеоз взросления и смятения. Бледная краснота на кончиках пальцев — она оставила отпечатки на коре — была единственным цветом основного спектра во всей роще.

Замерев неподвижно, Эллен следила, как по неровным поверхностям перемещаются всевозможные насекомые и мелкие гады, в то время как издалека доносился словно цокот конских копыт: то отцовский топор кольцевал дерево, признанное лишним.

Недвижность всегда заключает в себе красоту.

В нашей стране по давней и безобидной традиции в крупных имениях взгляд неизменно скользит от дороги к дому по обсаженной деревьями аллее, этой зеленой артерии платанов или тополей, встопорщенных, будто птичьи перья. Сия традиция диктовалась как самой историей имения, так и гордой напыщенностью владельцев: тем, как сами они себя ощущали в округе.