Юлиан Кавалец - Современная польская повесть - 70-е годы

За два дня до отъезда на ярмарку сын Качоровского, Мирек, семнадцатилетний сорвиголова, не ночевал дома. Тяжелая рука отца в прошлом исчерпывала подобные инциденты — а они случались, случались! — давно испытанным методом, но на сей раз парнишка не вернулся и утром, а вечером участковый уведомил их, что Мирек арестован.

Коренастый немолодой милиционер с невыразительным лицом стоял в дверях. Качоровский всматривался в это лицо и ничего не понимал.

— Что? Что вы сказали?

— Задержан до выяснения, — повторил милиционер.

Через день Качоровский уехал с Барыцким на ярмарку.

Его взаимоотношения с шефом были особого рода. Качоровский, шофер с почти тридцатилетним стажем, числился заместителем заведующего транспортным отделом, но это была фикция: он ни дня не бросал баранки, а бумажек боялся как огня. Барыцкий, тащивший его за собой с предприятия на предприятие, из объединения в объединение, устроил ему повышение на бумаге, что имело свои ощутимые материальные последствия и издавна вызывало недовольство всех комиссий — ведомственных, специальных и из Высшей контрольной палаты. Но Барыцкий не желал отказываться от Качоровского. Сжился с ним. Он был близкий, верный, преданный человек, а эти достоинства Барыцкий умел ценить. Качоровский в свою очередь питал к нему особого рода брюзгливую и покровительственную привязанность. Это была редкая, настоящая мужская-дружба.

Когда в первый день ярмарки Барыцкий вернулся поздно ночью к себе в помер, зазвонил телефон. Это Качоровский изменившимся до неузнаваемости голосом попросил уделить ему минуту для разговора.

— Сейчас? Ночью? — удивился Барыцкий.

— Да. Непременно сейчас.

— Что случилось?

— Так можно прийти?

— Ну… приходи.

Они вместе были на фронте, вместе после войны начинали и — в известном смысле — вместе взбирались вверх по служебной лестнице Барыцкого. Но никогда Барыцкий не видывал этого молчуна, якобы медлительного, но с блестящей реакцией, в столь скверной форме. Качоровский — с землистым лицом, под глазами синяки — сидел посреди комнаты, сгорбленный, и, не отрывая взгляда от ковра, сцеплял и расцеплял узловатые пальцы.

— Что случилось? Говори же!

— Сына моего посадили.

— Мирека? Что натворил?

Качоровский долго не отвечал, и Барыцкий не торопил, несмотря на сильную усталость и позднюю пору. Наконец водитель выдавил:

— Я звонил домой. Анеля была в прокуратуре, ей сказали… групповое… групповое изнасилование.

Поднял глаза на Барыцкого, который видел его насквозь и, разумеется, знал, какой он «в этих делах строгий», по словам самого же Качоровского, сказанным тридцать лет назад, когда они были еще молоды. По-пуритански стыдливый. И чуткий к человеческим бедам, страданиям. Какое у него обостренное чувство собственного достоинства, идущее от требовательности к самому себе, к жене Анеле, тоже немногословной (Барыцкий, разумеется, был дружкой на их свадьбе), и ко всему на свете. Таких простых, порядочных и отзывчивых людей Барыцкий не много встречал в жизни.

— Групповое… групповое изнасилование, — повторял Качоровский, давясь этими словами.

Барыцкий вспомнил Мирека, прежде он частенько его видывал, а последний раз, пожалуй, месяц назад. Парнишка забегал к отцу в гараж. Он походил на баскетболиста, очень высокий, с длинными, старательно ухоженными, волнистыми волосами, одетый, как и все его ровесники, в джинсы и водолазку. Красивый парень, удачный, — подумал тогда Барыцкий и высказался в этом роде, а Качоровский просиял.

Теперь, вспоминая все это, Барыцкий старался понять. Групповое изнасилование — почему? Ведь у этого парня могло быть сколько угодно девушек. Девчата теперь отнюдь не строгих нравов. И к тому же Мирек не какой-нибудь бандюга. Он и чуткий, и думающий, и любящий. Барыцкого приятно удивило, что паренек относился к отцу с исключительной теплотой. Запомнилось даже, как он ласково положил отцу руку на плечо.

— Такие времена, — сказал тихо Барыцкий. — Это теперь случается. К сожалению, часто.

Ничего другого не приходило в голову. Да, таковы нынешние времена, все меняется, весь мир мчится очертя голову вперед, и те, что послабее, не выдерживают бешеной гонки, стремительного темпа. И может, именно нервному напряжению, стрессам следует приписать все эти социальные недуги?

— Ох! — простонал Качоровский. — Но за что же Анелю и меня-то покарала судьба?

— На месте разберемся, как там и что, — сказал Барыцкий. — Может, удастся помочь…