Юлиан Кавалец - Современная польская повесть - 70-е годы

Какие неприятные раздумья! Плихоцкий окончательно расстраивается, и Малина тут же замечает это.

— Что-нибудь случилось? — спрашивает она, касаясь его бедром, когда они проходят из бара в дансинг.

Он может промолчать в ответ, ибо ее уже обступили итальянцы. И вот она на паркете с прекрасным, как эфеб, инженеришкой из Милана. Эпилептический пляс, лучи прожекторов, то желтые, то фиолетовые, уподобляют это зрелище то аду в миниатюре, то горячечному бреду. На столике бутылка шампанского. Черт побери, в довершение зла еще полусладкое шампанское. Кто это придумал? Жестикуляция итальянцев. Ах, женщины! Наконец-то тема для разговора. Плихоцкий, изображая заинтересованность, беседует с другим миланцем о женщинах. Польки очаровательны, да, это была бы самая ходкая статья нашего экспорта. Многозначительная улыбка. Только в такую пору и толковать на подобные темы. Итальянец воспламеняется и, как ритор, со вкусом рассуждает о предмете разговора. Истинный миссионер! Излагает целые теории о методах сексуального порабощения, об эротическом превосходстве, о видах и подвидах женщин и их всевозможных достоинствах. Какой идиот, — мысленно возмущается Плихоцкий. — Хотя такие есть и у нас. — Он не сводит глаз с Малины. Самой прекрасной в этой толпе. Длинные волосы в вихре танца как будто хлещут ее по обнаженной спине и рукам. — Эта картина должна бы волновать меня, — думает Плихоцкий. — Почему ее красота сейчас на меня не действует? Все из-за этой тревоги. Бес попутал, опростоволосился. Зачем было ввязываться, восстанавливать против себя старика?

Оркестр играет старомодное танго, Малина неожиданно возникает перед ним, протягивает обе руки.

— Станцуем?

Да, с такой, как она, вот это была бы любовь! Малина стройна, но отнюдь не худая; у нее пышная грудь, и, похоже, она не носит бюстгальтера. Плихоцкий ощущает ее тепло, прикосновение упругого тела. Эх, черт побери, к чему травить себя черными мыслями!

— Кадришь этого красавчика? — спрашивает он Малину.

— Ты что?

— Смотри у меня, схлопочешь! — шепчет он, нагибаясь к ней. — Даже за весь этот договор я не отдал бы тебя итальянцам.

— Не дурачься, — смоется Малина. — Я не люблю таких… таких петушков. Когда встретимся в Варшаве?

— Когда захочешь…

В зале темно, Плихоцкий наклоняется и припадает губами к ее горьковатой от одеколона коже. Слышит вздох Малины. Интересно, темперамент это или игра? Она прижимается бедрами бесстыдно и многообещающе. Теперь вспыхивает красный прожектор, надо выпрямиться, остыть, я слишком поддался настроению, привет, девочка, потанцуем с прохладцей, cool, любовь тоже может быть холодной, cool love, а твои вздохи и прикосновения — дилетантство или профессионализм?

Старик — негодяй. Всего меня измочалил! — думает Плихоцкий. — Я ни секунды не принадлежал себе. Кто бы поверил? Три вечера подряд совещания, каждое почти до полуночи. А днем чертова мельница ярмарки. Ох, долго буду помнить. Он умеет выжимать из людей семь потов! Как еще сам выдерживает. Ждем инфаркта, как говорят в министерстве. Пожил бы еще годок-другой, чтобы я созрел, подрос и вполне подготовился занять освобождающееся место. Он снова проучил меня, я еще многому мог бы у него научиться. Ярмарка — его коронный номер. Старый прохвост. Честно говоря, я недолюбливаю его. Не вызывает он добрых чувств. Погонщик, только без кнута в руке. Но, по правде говоря, восхищаюсь им. У нас ему нет равных. Прежде возможно был Зарыхта, хотя он относится к совершенно иной формации. Еще из неандертальцев. Эх, да что там! Лет через пять я буду лучше, чем Барыцкий в период его наивысшего расцвета!

— О чем ты думаешь? — спрашивает Малина.

Плихоцкий не отвечает, только улыбается.

— У тебя отсутствующий вид, — говорит она. — Я это заметила.

— Просто вспомнил, что надо сделать еще один важный звонок.

— Нельзя отложить до завтра?

— Нет. Впрочем, завтра уже наступило, — спохватывается он. — Я должен исчезнуть. Не вздумай закрутить роман с кем-нибудь из итальянцев. Доктор Парух будет присматривать за тобой — и завтра мне скажет.

— Не глупи. В котором часу выезжаем?

— Ровно в шесть. Кто не успеет, будет трястись в поезде. Ей-богу! Наш старик таков.

— Позвонишь мне в Варшаве?.

Плихоцкий наклоняется, целует ее в губы.

— У меня есть твой номер телефона, — говорит он. — Варшава, ты моя Варшава…

И оставляет девушку на паркете: ведь все равно к ней тут же бросится прилизанный итальянец. Парух издали делает ему какие-то знаки, инженер пробирается к столику.