Юлиан Кавалец - Современная польская повесть - 70-е годы

— Автомобильная катастрофа?

— Да. Я специально приехал. Хочу поговорить с заведующим больницей.

— Он в операционной.

— Можно видеть Барыцкого? — спросил Зарыхта.

— Его оперируют.

Зарыхта глянул в окно. Отсюда был виден псевдоготический костел, а за ним поле, где поблескивали красным лаком сотни культиваторов. Еще не построили складов? — подумал он с удивлением. Здесь, в этом городке, время течет медленнее, чем в Варшаве. Хотя в Варшаве бывает и так и сяк, — вздохнул он, — прокладывают магистрали, бог знает что строят, а в нашем доме пятый год барахлит паровое отопление. Подумал и тут же спохватился, что в его размышления вкрался новый оттенок: строят, они. Всегда было: строим, мы. Точнее, я. А теперь вдруг: они. Кто же эти они? Что это за безымянная сила, вечно допускающая какие-то ошибки? Дождь усиливался, стучал по стеклу, на душе было мрачно и тягостно. Зарыхта провел рукой по коротко остриженным волосам, они были влажны. Пожилая дама заметила этот жест.

— Снимите, пожалуйста, пальто, оно мокрое, — сказала секретарша. — Если хотите дождаться результатов операции, я отведу вас в приемную. Там уже приехало несколько человек из Варшавы.

Зарыхта, на секунду теряя контроль над тем, что говорит, простонал:

— Ох и скверно же у вас в больнице.

Он почувствовал свою сопричастность к этому. Они или мы. Они или я. Сколько ошибочных решений принято им на протяжении тех лет! А ведь всегда хотел продвигать вперед эту страну. Лишь об этом помышлял. Ненавидел трущобы, времянки, нищету. И ненависть эта была небеспричинной, он хорошо помнил сырые, затхлые подвалы, где родился и вырос. Между этими подвалами и обычной типовой квартирой М-3, возможно, больше разницы, чем между этой захудалой больницей и шикарной клиникой Министерства здравоохранения. Можно ли преодолеть эту дистанцию прыжком одного поколения? Ему всегда казалось, что победить польскую отсталость можно лишь ценой забвения повседневных нужд. Ценой отчаянных усилий. Предельное самоограничение. Никто ничего не даст нам задаром. Мы должны полагаться на собственные силы. Надо затянуть потуже пояс. Так он действительно думал и в это верил.

Поскольку последнее время его часто угнетала неуверенность, он обратился однажды к Ванде, к единственному человеку, который по-настоящему был близок ему и предай.

— Как по-твоему, только откровенно, ведь ты умна и знаешь меня. Мои мысли. Почему я ошибался в оценках, пренебрегал человеческими нуждами? Только без недомолвок.

Ванда была странным человеком, ее собственная жизнь складывалась не слишком удачно — прямо из девчонок она незаметно превратилась в брюзгливую старую деву. С отцом она была чутка и внимательна, но порой неумолимо прямолинейна. Это он ценил.

— Ты всегда был аскетом, — произнесла она, подумав.

— Что это значит? — вспыхнул он.

— Ты всегда был невзыскателен. Достаточно взглянуть на твою комнату. Разве так люди живут? Никаких потребностей. Как бы постоянно на чемоданах. Другие не чурались радостей жизни. У тебя на это не было времени. Мать права.

— Обвиняешь меня? — не на шутку испугался Кароль.

— Нет. Ведь я хорошо знаю, ты мерил на свой аршин и себя, и других.

Она смотрела ему в глаза с участием, но говорила осуждающим тоном:

— Я согласна с мамой, что ты уже давно, извини за прямоту, разминулся с новыми временами. Ты страшно упрямый. Может, поэтому? И наверняка не понимаешь нашей эпохи: научно-технической революции и роста потребления. Этой обратной связи. Одно обусловливает другое. Современный голод, эта жажда потребления не вяжется с твоим представлением об обществе будущего, сложившимся у тебя еще в годы мирового кризиса, до войны. Своего апогея ты достиг в середине пятидесятых годов. И там остался. Сознайся, ведь к тем годам ты охотнее всего вернулся бы?

— Я был, вернее, чувствовал себя тогда молодым.

— Вот видишь. Но по крайней мере ты никогда не был двуличным.

Это уже зазвучало как жалостливое утешение.

Доктор Клеменс Яхимович, с 1955 года заведующий больницей в Н., явился в тот день на работу с присущей ему пунктуальностью. Он настолько привык к своей больнице, что уже многие годы как бы не замечал ее материальной оболочки. Доктор прошел в кабинет, снял пальто и любимую старую шляпу (с некоторых пор он утратил былую элегантность). Надевая халат, обеспокоенно глянул в зеркало над умывальником. Мутное, искажающее отражение дешевое стекло не скрадывало все более заметных изменений. Глаза блеклые, белки краснее, чем вчера, все лицо в синевато-багровых прожилках. К старости я сделался бело-красным, — кисло усмехнулся он.