Юрий Бригадир - Мезенцефалон

И подул ветер. И зашумели деревья. И дворовые коты превратились в чудовищ с горящими неоновыми глазами. По темно-фиолетовому, почти черному небу плыли гигантские облака, стирающие на хрен звезды легким движением усталых крыльев. Сверкающая сатанинскими лагунами и пляжами луна купалась в них, выворачивая душу наизнанку. Кусты сирени, песочница, сарай с продавленной крышей, легкомысленные днем цветы, трава под забором, раскачивающиеся с замогильным видом качели на, как пить дать, намыленных веревках – отчего они качаются? – и все это во мраке, в блестках, в осколках стекла в траве, в небе, в сердце… Я сидел на лавочке. Мне казалось, я один не только в этом дворе, я один вообще в мире. Пара-тройка горящих в доме окон только усиливали это ощущение. В их желтом свете я заметил пляску ночных насекомых. Они сверкали своими телами, описывая круги смерти. Сходящие с ума от кровавого голода комары лезли мне в уши. Над крышей дома появилась бесшумная крылатая тень. Ее движения не были похожи на движения птицы. Это охотилась летучая мышь – существо страшное, грациозное, мистическое… Где-то в траве, выдуманное, никогда никем не виданное, стрекотало насекомое. Туманом заволокло сердце. Я смотрел на дом и думал: они там, а я здесь… Я здесь, а они там. В их жизни сейчас все проходит, как всегда. Мятная паста, земляничное мыло, теплое молоко. Поцелуй на ночь, белая простыня, тиканье часов. А в шесть утра зазвучит гимн Советского Союза. Завтра я буду такой же, как они. Но сейчас я – другой. Я понял это – и первый раз, на какое-то время, перестал быть ребенком. Сатанинские материки и океаны Луны отражались в моих глазах.

Саша Зоткин как-то сказал: «Дети никогда не становятся взрослыми. Они просто эта… умирают…» А и правда: посмотришь на какого-нибудь чиновника – и версия о его детстве выглядит ни в Красную Армию. В ту ночь я, дитё неполовозрелое, конечно, еще не умер. Но понял: есть мир и есть я. То есть других людей нет и не предвидится…

В тот вечер я довел гуляние свое до абсурда, до одиночества, до лунных лагун и до тумана в сердце. Маленькая победа над собой и над своим страхом. Потом я воевал со своими мускулами, мозгом, легкими, кожей и кровью. Всю жизнь.

Я боялся боли. Именно поэтому обе руки мои, от локтей до пальцев – в пятнах ожогов. Один имеет форму чайки. Почти мхатовской. Фокуса тут не было. А была брошка. Ее надо было раскалить над костром, пока она не начинала светиться, потом закатать левый рукав, потом положить брошку на руку и, несмотря на шипение, прижать ее тампоном из стеклоткани правой рукой на три, примерно, минуты. Все это время надо было рассказывать анекдот, пробираясь, как когда-то пел Окуджава, «сквозь туман от пролога к эпилогу». Честно говоря, я тогда обоссался, но никто этого не заметил. Анекдот был смешной, а после трюка я, выкурив сигарету, съебался. «Исторический роман сочинял я понемногу…» Почему-то именно с этой песней связан в моей голове этот эпизод. Ассоциация. А боли больше я не боюсь. Терпеть не мог – да, и сейчас, блядь, терпеть не могу, но – не боюсь.

В институте сказали – блокада у тебя. Левой ножки пучка Гиса. С сердцем у тебя, типа, непорядок. Херня. Из всех видов спорта выбрал тот, что нельзя было никак. Марафон. Лунные лагуны меня спасли. На последних трех километрах. Больше я ничего не видел. А потом еще один марафон. И еще. И не надо мне указывать.

Водку я пил стаканом. Хлебушком занюхаю – и натюрлих.

Все время я помнил – не было стариков у нас в роду. Не получалось как-то. А значит – и не надо.

Жена, понимаешь… На вечеринке, после литры как минимум. Разрешите представиться – поручик Ржевский. А сказал, по причине алкогольной дикции, примерно как: «Разрешите преставиться !» Весь в конфетти, в блестках каких-то, сигара – у меня хуй тоньше, чем эта сигара, где я ее взял, интересно? – амиго еще тот, и лошадь – явно за углом и тоже пьяная… А дама серьезная, холеная, красивая – жуть, шея лебединая, ноги в разрезе вечернего платья мелькают – повеситься хочется. Какой там танец – послала по-интеллигентному, сверху вниз посмотрела. Какой-то холеный в галстуке-бабочке: «Молодой человек, оставьте даму в покое!» Ах, как не хватает иногда светскости! Деревня! Морда маргинальная! Никакого понятия о приличиях. Это потом меня она научила, какой вилкой пиво открывать, а какая – так, для понта… О чем говорить, как кушать, с какой стороны даму держать и все такое. А тогда я без особой злобы, кстати, бабочконосцу лбом переносицу-то и разбил. А заодно и очки, там случайно висящие. А почему лбом? А руки заняты!