Генрих Бёлль: Женщины у берега Рейна

Катарина. Нет, но у меня есть уши, и они слышат.

Эрика. И болтаете об этом?

Катарина (в сильном смущении). От Карла у меня нет секретов… (Качает головой.Эрика испуганно смотрит на нее.) Нет, нет – насчет политики ни слова. Он очень привязан к вам и к господину Вублеру, ему только хочется знать, как у вас идут дела.

Эрика (вздыхает). Ну и как же они идут?

Катарина (улыбается). Думаю, хорошо. (Показывает на газету.) То, что там пишут, он, разумеется, читает, и мы это обсуждаем.

Эрика. Пишут, что в деле Бингерле моего мужа упрекнуть не в чем. Но в газете есть еще кое-что, и это может иметь отношение к Карлу. (Катарина молчит.) Вы не догадываетесь, о чем речь?

Катарина. Нет.

Эрика. Прошлой ночью кто-то разобрал рояль, на котором якобы играл Бетховен, разобрал аккуратнейшим образом и сложил все, как дрова у камина. Это уже третий такой случай. На сей раз у Капспетера. Вы знаете…

Катарина. Да, читала в газете. У Капспетеров я часто прислуживаю гостям. Вчера тоже.

Эрика (хлопает себя по лбу). Ах вот почему мне так знакомо ваше лицо! Вы работали также у Килианов, не правда ли?

Катарина. И Хойльбуков обслуживала, я там видела вас.

Эрика. А вам известно, что Карл – специалист по разрубке роялей?

Катарина. Да, он мне рассказывал, как семь лет назад изрубил свой рояль и сжег в камине. От него ушла жена… и после этого вы с ним больше не встречались.

Эрика. Он потерял тогда не только кое-кого из друзей и приятелей, но и многих, кто ему просто симпатизировал. Я стала его бояться – он проделал эту «операцию» так хладнокровно, ну совершенно невозмутимо и к тому же упорно, педантично… Помню, как пахло горелым лаком… Только вот что странно – колесики он сохранил.

Катарина. Вы все еще его боитесь?

Эрика. Его – нет. Боюсь за него, все время. Я люблю его как сына, которого у меня никогда не было. (Волнуясь.) Даже готова верить ему… но пять лет назад он рассек рояль Бранзена, год спустя рояль Флориана, теперь Капспетера.

Катарина. Да, всякий раз подозревают его, и всякий раз оказывается, что он тут ни при чем.

Эрика. Он рассказывал вам об истории в Рио?

Катарина. Да, рассказывал. Я знаю, что только благодаря вам срок наказания был невелик и осуждение условно. К этому делу (она показывает на газету) он непричастен, бранзеиского рояля он тоже не касался.

Эрика. Надеюсь. Я по-прежнему его люблю, даже если… (Качает головой.) Куда уж дальше – собственная жена не поняла его, А вам известно, чем он вообще занимается, как зарабатывает деньги?

Катарина. Нет. Иногда он надолго уезжает, возвращается с деньгами, но я не знаю, как он их заработал. Каждый раз отшучивается, во-первых, говорит, это секрет, а во-вторых, забава. Секретная забава. Мы живем очень экономно.

Эрика (показывает на досье). И собираетесь уехать отсюда?

Катарина. Я-то да, а он нет. (Смотрит в пространство перед собой.) Уехала бы, если б только знала куда, но без него – нет. Может, удастся его уговорить. (Прислушивается.) Ваш муж идет, пойду принесу яйцо. (Уходит.)

Входит Герман Вублер. На нем праздничный черный костюм и прочее. Он обнимает жену, целует ее в щеку, вешает пиджак на спинку стула, садится.

Герман Вублер. Плохо спала? Эрика. Как и ты, глаз не сомкнула.

Катарина приносит яйцо, кладет его перед Вублером, уходит.

Герман. Ты, наверное, опять подслушивала и от досады, с перепугу разозлилась. Не подслушивай больше, Эрика…

Эрика. Конечно, подслушивала – как всегда, когда вы у нас собираетесь. Сам знаешь: я подслушиваю уже тридцать шесть лет. В Дирвангене подслушивала, дымоход там шел из кухни через нашу маленькую комнату, мне было достаточно открыть вьюшку; в Гульсбольценхайме я подслушивала с балкона, как здесь. (Показывает пальцем наверх.) Ты это знаешь и хочешь, чтобы я тоже знала – ночью здесь (показывает на свой стул) сидел некто…

Герман (испуганно). Только без имен, Эрика, только без имен.

Эрика (смеется). Теперь их уже трое, чьи имена нельзя называть. Давай лучше пронумеруем их: номер Один – это, ну сам знаешь, номер Два – тот, кто, ну сам знаешь, и тот, который сидел здесь, – номер Три.

Герман. Ты усвоила, что политика – дело грязное.

Эрика. Что вовсе не значит, будто любая грязь – политика.

Герман (с удивлением смотрит на нее). До сих пор ты вела себя умно, не судачила и не болтала, уж тем более перед журналистами, как это делала Элизабет Блаукремер, и не ходила, как она, по кафе и ресторанам, будоража людей.