Лариса Миронова - На арфах ангелы играли (сборник)

«Вот людская покорность! – шептал удрученно учитель, ты сегодня – святой, ну а завтра – об тебя вытрут ноги. Только дай слабину… А всё зависть – аки ржа ест она сердце».

«Что ты бормочешь, предатель? – крикнул на ухо охранник. – Не темные ль силы скликаешь? Так знай – мы погребку крестами святыми закрыли. И нечисти к нам не пробиться!»

Прошло три дня, и жбан из прохлады достали. Наклонили над чарой – полилась из него струйкой влага.

Народ замер, готовый ко всякому делу. Василиса царицею смотрит, глазами людей усмиряет.

– А теперь ко мне подходите. Смело идите, без страха, но с верой.

– Марии! Марии сначала испить дай! Ей дай волшебное зелье! А вредно не будет, мы тоже попросим!

Василиса вздохнула и кротко сказала:

– Да что вам Мария? Не верите, ну так – смотрите.

И, наклонившись над чарой, долго пила, без отрыву. После, взявши на пригоршни зелья, стала лицо умывать им и шею.

Люди, назад отступивши, снова поближе прильнули – смотрят и диву даются. Тени и даже морщины с лица Василисы исчезли, а щеки, бледные, как с голодухи, свежею краской зарделись.

– Видите? Так подходите, лиха не будет, – звонко звала Василиса, и каждый, лечение приняв, дышал глубоко и свободно.

Василиса под дерево села, прижалась к неровной коре и уснула, а люди до ночи плясали, про хвори и вовсе забыв. Свстели кровавые прутья и цепи звенели, в священном экстазе радели они до утра…

Так появились в общине супруги – муж Симонид и жена Василиса. Хоть и не нравилось это народу, да только смирились. Уж больно великая радость была в исцеленьи. А Василиса, крепко обняв Симонида, плакала тихо, незлобно, – будто новые беды сердце вещало.

В тот год не уродило жито. Его и немного было – всего два засева на ближних полянах. Но смута пошла – небо злится за наших смутьянов…

И какой он теперь преводитель, коль любовь ему розум смутила? Вот ведь что вздумал – что день, то раденье! Так ли бывает у честных и верных?

И черная, лютая зависть, исподволь в сердце проникнув, горькую кровь кипятила.

Будем ли в царстве небесном?

…Раз, на неделе, за Василисой пришли из села – малые дети при хвори. И чернику, и лист от капусты, и макатерчиком кровь разгоняли – а хворь не проходит! Последнее слово – лекарке. Уж если она не поможет…

– Дам денег, две гривны, паневу расшитую доне, всё дам, что попросишь, пусть только поправятся детки! – так женщина плачет, зовя Василису на хутор.

Пошли они вместе с Марией. Собрали лекарство да пару лепешек на ужин.

Справились быстро, детки спокойно уснули, но женщина их не пускает, боится, что ночью опять худо станет. Про скит и слышать не хочет – куда ж идти в ночь по болотам?

Петухи закричали по третьему разу, тогда только дверь Василисе открыли. Она, от монет отказавшись, подол за пояс заткнула и, за руку с дочкой, в лес устремилась. Быстро бегут её ноги, но сердце трепещет – быстрее! Быстрее!

Тяжелые тучи ползут небосклоном, сквозь мрак на востоке полоска светлеет. Когда до скита уж осталось недолго, упала на травы Мария, без сил и со страхом.

– Мама, мне чуется, гарью запахло.

Мать возразила, с земли поднимая и крепко за руку взявши:

– Откуда быть гари? Всё тихо, гроза не заходит. И снова, летя над травою, в скит поспешила.

Вот и сходник. Все окна глухо закрыты, и дверь заперта. И пусто в погребке.

В страхе животном метались они по поляне, громко кричали и, ногти ломая, в окна стучали и били ногами о дверь. Но им не открыли.

– Где муж мой? – кричала, рассудок теряя, лекарка. – Что делали ироды в нашем жилье?

На светлой холстине, что топчан покрывала, алой ленточкой след – уже запеклось.

– Ах, злобные бесы! Поганые твари! Не ймется вам жить по-людски!

– Мамочка-мама, там дом запалют, и дым повалил из стрехи…

– Что ты, Мария? Дом… запаляют? Идем же туда! Да скорее беги! Топор принесёшь? Или ломом… Надо скорее двери сломать! Видишь, горят!

Огнище голодно небо лизало, круто вздымались во тьме языки.

– Будьте вы прокляты! – губы шептали, а пальцы срывали перстень с руки.

Кольцо обручальное в пламя швырнула и рухнула наземь, теряя со – знание, слушает гул. Но треснуло небо, и ливень холодный вернул её к жизни. Вскочила – к жарко горящему дому спешит.

Пламя утихло, шипят только бревна. Люди наружу бегут, крестятся, что-то кричат…

Только не видит средь них Симонида.

Наконец, всё затихло. Черным боком угрюмо корячится сходник. Идет, видит, на приступке что-то блеснуло. Подняла свой перстенок, обтерла, на палец надела.