Адольфо Биой Касарес - Дневник войны со свиньями

– А не в том ли дело, – съязвил Данте, – что это ты слишком стар? Когда мы были молодыми, мы на такие мелочи не обращали внимания.

«Это правда», – подумал Видаль.

Они миновали Вилья-Креспо. После паузы, более долгой, чем прежние, Рей сказал:

– Молчим, молчим. О чем ты думаешь, Аревало?

– Прямо смешно, – признался тот. – У меня было что-то вроде видения.

– Только что?

– Да, только что. Мне померещилась пропасть, это было прошлое, куда проваливались люди, животные, всякие вещи.

– О да, – сказал Видаль. – От этого голова кружится.

– И от будущего тоже голова кружится, – продолжил его мысль Аревало. – Я его представляю себе как бездну наоборот. По ее краям выглядывают новые люди и вещи, и кажется, они-то останутся, но они тоже проваливаются и исчезают в небытии.

– Вот видишь! – сказал Данте. – Старики не такие уж тупицы. Бывают даже весьма интеллигентные старики.

– Поэтому нас называют совами, – подытожил Аревало.

– Свиньями, – поправил Рей.

– Свиньями или совами, – ответил Аревало. – Сова – символ философии. Мудрая, но отталкивающая.

Они въехали на кладбище и прошли в часовню. После заупокойной службы опять расселись по машинам; Видаль заметил, что их машина была третьей и последней в процессии. Было жарко. Ехали медленно.

– Что ты там говорил, Видаль, – спросил Аревало, – о хорошенькой девушке, которая умерла молодой?

Видаль не сразу сообразил, о ком речь.

– Да, я по ней с ума сходил. Ее звали Селия. Машина резко затормозила. По лобовому стеклу

расползлось искрящееся белое пятно, стекло растрескалось, стало непрозрачным. Видаль открыл дверцу и вышел посмотреть, что случилось. Его поразила необычайная тишина, словно остановился не только траурный кортеж, но весь мир замер. Из первой машины вышел большерукий и, как бы в патетической пантомиме, поднес к лицу обе свои огромные руки. Позади повозки с цветами толпа – люди смеялись, плясали, судорожно извивались, резко распрямлялись. Видаль разглядел, что лицо большерукого покрыто кровавой пеленой, и лишь тогда понял, что судорожные движения людей в толпе объяснялись тем, что они замахивались и бросали камни.

– Мы очутились в мышеловке! – простонал Данте. Вокруг сыпались камни. Кто-то сдавленным голосом выкрикнул:

– Бегите!

Этого возгласа оказалось вполне достаточно, чтобы Видаль бросился наутек. Когда же дыхание у него пресеклось, он упал наземь, ползком добрался до какой-то тумбы и спрятался за ней. Ползти по траве, по земле было неприятно. Содрогнувшись, он встал на ноги. Но в тот же миг рядом упало несколько камней, и он снова пустился бежать, пока хватило сил, а потом зашагал, думая, что заблудиться он не должен и что кладбищу этому конца нет. Вдруг он ощутил мягкие удары, будто кто-то барабанил пальцами по его спине, затылку. Это были капли. Крупные тяжелые капли. Начался дождь. Видаль подумал: «Нечистый дождь, он смешивается с потом». Торопясь, временами спотыкаясь, он все шел вперед, пока не оказался на улице Хорхе Ньюбери, затем, прихрамывая, выбрался на авениду Коррьентес, по другую сторону парка. «Есть слово, – сказал он себе. – Есть такое слово». Он был чересчур возмущен, чтобы найти это слово, но наконец все же вспомнил: «Мучение. Какое мучение». И еще подумал: «Остановлю первое попавшееся такси». Проехало несколько такси, все мчались мимо, как бы не замечая его поднятой руки. Он зашел в бар и, тяжело облокотившись на стойку, попросил:

– Кружечку очень холодного пива и два куска ветчины.

Хозяин, протирая тряпкой сушилку для посуды, сказал ему:

– Если вам угодно, сеньор, но я бы не советовал. Слишком душно.

Чтобы не показаться упрямым, Видаль поблагодарил и направился к выходу. «Чего от нас ждут, и вполне резонно, – подумал он, – это чтобы мы позволяли себя мучить. Коли ты стар, поделом тебе».

Снаружи лило как из ведра, и Видаль вопросительно взглянул на своего советчика за стойкой. Тот, вероятно ожидая этого взгляда, быстрым, резким движением головы указал на улицу. Видаль прошел до авениды Доррего. Держась у стен домов, он лишь чуть-чуть замочил одно плечо. Три-четыре раза махал рукой, подзывая такси, но ни один таксист не остановился. Уже начав спускаться по лестнице в метро, он вдруг подумал, что там кто-нибудь может поддаться искушению столкнуть его под поезд. Огорченный своей усталостью и слабостью, он сказал себе: «И еще очень скверно то, что я далеко от дома». Снова очутившись под дождем, он почувствовал, что одежда от воды и пота промокает и снаружи, и изнутри. «К счастью, я еще не стар, – утешил он себя. – Другой бы от меньшей простуды схватил двустороннее воспаление легких или хронический бронхит», – и он попробовал слегка покашлять. Хотя автобус номер 193 подвозил его почти до дома, Видаль не решился сесть в него – вполне возможно, что среди множества пассажиров окажется какой-нибудь с агрессивным характером. Пока он размышлял о том, что единственный доступный для него вариант – это немыслимое путешествие пешком на огромное расстояние, дождь прекратился. Видаль истолковал этот факт как перст судьбы и пустился в беспримерный поход. Он уже потерял счет часам, которые провел без еды и сна.