Адольфо Биой Касарес - История, ниспосланная провидением

Написать о том, что произошло, я решил вовсе не ради удовольствия лишний раз об этом поговорить и не в угоду профессиональному инстинкту, который ждет, чтобы запечатлеть и осмыслить события в их последовательности – все как было, и не только грустное, но и совершенно необыкновенное, и даже ужасное. На самом деле меня призывает к этому моя совесть, да и Оливия [1]настаивает, чтобы я прояснил некоторые события из жизни Роландо де Ланкера, события, которые в определенных кругах успели и прокомментировать, и, распространив слухи о них, исказить до неузнаваемости. И без сомнения, поскольку мысль человеческую невозможно удержать, первое, что вызывает в моей памяти имя Роландо де Ланкера, – это образы, потаенные в самой глубине души и в то же время необыкновенно ощутимые: я вспоминаю развалюху-повозку, которая катит по грязной дороге, божественно-вкусные воздушные трубочки в кондитерской «Лучшие бисквиты», любознательную светловолосую девушку, заброшенный английский парк с двумя каменными львами, затем три аллеи, обсаженные высокими эвкалиптами, которые раскачивали сильный ветер. Ничего рокового во всем этом нет, и, вглядываясь в прошлое, я едва различаю лишь неясный отсвет. Однако тот, кому эти образы показались бы загадочными символами и чье перо порезвее моего, мог бы преподать читателям назидательный урок.

Как все в Буэнос-Айресе – я имею в виду все, принадлежащие к моей профессии, – я знал, кто такой Роландо де Ланкер. Не то чтобы мне было известно нечто конкретное, просто я знал, что он существует на свете, что опубликовал какую-то книгу, что перессорился кое с кем из коллег. А лично с ним я познакомился благодаря его двоюродному брату Хорхе Веларде.

Вот тут-то, собственно, и начинается данная история. Однажды утром дверь издательства, где я работал, отворилась и я ощутил запах кожаной почтовой сумки и ремней, который невозможно спутать ни с чем. Я поднял голову. Разумеется, это был он, окутанный присущим ему запахом, Хорхе Веларде, который подписывался как «Аристобуло Талац» и который еженедельно публиковал в разделе «Мнение» несколько строчек всякой ерунды по поводу кинопремьер. Подозреваю, что именно за свой запах и свои габариты он получил кличку «Дракон»; а поскольку некоторые из друзей его детства называли его Святой Георгий, можно сделать вывод, что одно прозвище вытекает из другого. «Принес рукопись», – подумал я и покорился судьбе. Невероятно, но Дракон не достал на сей раз ни компиляцию каких-либо поэм – нечто новое в литературе, в жанре верлибра, который меня всегда ужасал, – ни содержательных эссе, отвергаемых читательской массой согласно психоаналитическому толкованию характеров по Лабрюйеру, [2]ни даже детективный роман, чтобы опубликовать его под псевдонимом, поскольку автор хранил молчание более года и что скажут читатели теперь, когда он предстанет перед ними с этой белибердой; все это приходится, работая в издательствах, покорно принимать. Будучи не лишен вкуса, Хорхе Веларде даже не упомянул о своих неизданных произведениях, поговорил о жаре, которая непременно кончится такой грозой, что разверзнутся небеса, потом перешел на злободневные темы, угнетающие не меньше, чем вышеупомянутая жара, и довольно скоро принялся разглагольствовать о своем кузене Ланкере. Он придвинулся ко мне так близко, что я вынужден был вжаться в спинку кресла, ибо от него невыносимо несло кожей сумки и ремней, а он стал рассказывать мне, что его брат задумал организовать – или организовал – Литературную академию и нуждается в моей помощи. В те годы я жил страстями, и мысль о том, что все подвержено законам логики и что искусство вполне можно и понимать и изучать, удручала меня. Поскольку, кроме будущей академии, в распоряжении Роландо де Ланкера находилась Эстансия [3]в МонтеТранде, он уполномочил Дракона пригласить меня провести там конец недели. Вообще-то мне не нравится жить в чужих домах, но я принял предложение тотчас же.

Тяжелые капли дождя барабанили по оконному стеклу старенького вагона Южной железной дороги (она и теперь так называется), когда я в ту субботу катил в Монте-Гранде. Я посмотрел на дождь, подумал: «По крайней мере, подышу свежим воздухом», съежился на сиденье, машинально отметив, что слишком легко одет, и с упоением углубился в «Магию» Честертона [4]– маленький зеленый томик, который в эти дни поступил в книжные магазины.