Павел Крусанов: Сим победиши

– У меня есть принципы, – сказал министр войны, – и есть твердые цены за отказ от них. – Он повернулся к адъютанту, заносящему в блокнот выдающиеся слова, и добавил: – А полковнику предложи застрелиться.

Утром раненый солдат умер, но еще накануне вечером министр войны решил задержаться в бронетанковой части. У него была личная самоходка: корпус из особо прочной стали изготовили уральские рабочие, в Минске собрали сверхмощный мотор, тульские мастера установили пулемет и пушку, поворонили броню и гравировали ее золоченым узором из райских птиц, цветов и трав, на внутреннюю отделку пошла червленая туркестанская кожа. Империя подарила самоходку министру войны на тридцатипятилетие. Дни напролет, вместе с Клюквой, приемный сын Отца Империи полосовал гусеницами окрестные поля и, на ходу сбивая из пушки вершины берез, посылал адъютанта крепить на срезах тележные колеса – министр войны был великий воин. Пока он возился с Клюквой на теплой броне, среди золотых трав, цветов и птиц, аисты успевали свить на колесах гнезда и рассыпчато трещали сверху клювами. Пресытясь ласками, генерал слезал со стального ложа и говорил для истории:

– Кто не добьется своего в постели, тот нигде не добьется ничего путного.

Впервые Клюква с восторгом делала то, к чему раньше ее принуждали.

– Что это? – удивлялась она.

– Должно быть, это любовь, – отвечал генерал.

Однажды, когда в открытом для нее пограничье яви и кромешья Клюква вновь читала осмысленные знаки близких судеб, она с недоумением узнала, что пропись белоснежного героя теперь для нее неразличима: как будто под одной картинкой букваря возникли толкования на безупречно мертвом языке – под остальными все читалось ясно. Здесь Клюква заподозрила обман: природа по крупицам отбирала то, чем когда-то сама восполнила ничтожество ее тела.

– Что это? – спрашивала она.

– Должно быть, это любовь, – улыбался генерал.

Министр войны привез Клюкву в город, давно уже цветший гранитом и золотом в ее мечтах. И она вошла в него хозяйкой. Клюква ничего не знала о былом величии отвергнутой столицы, но и таким как есть город превозмог ее воображение: он явился ей чудной кропотливой игрушкой, заключенной в благородный хрусталь, затеей хладного вдохновения нечеловеческого свойства, завораживающей проделкой вечности – внутри кристалла время было бесправно. Тогда Клюква еще не догадывалась, что проблема Империи – это проблема времени: история в Империи должна остановиться... За двуцветными фасадами дворцов для любовников не оставалось тайн: они завтракали под стеклянными потолками ананасников, родящих столь обильно, что из ананасов приходилось делать вино, они обедали в малахитовых и мраморных залах под голоса и смычки артистов, чьи имена и титулы окружали шипящие превосходные степени, – там Клюква изучала сановные жизни на близость смерти, – в дубовых гостиных они кутили с секретными космонавтами и ночевали в спальнях императриц и княгинь. Министр войны был великий воин. Клюква плавилась от любви и нежности, глаза ее текли вверх двумя золотыми струями и не возвращались, как молитвы мертвому богу.

Дела Империи не отпускали генерала. Чтобы иметь для встреч укромный уголок, он поселил свою невзрачную наложницу в маленьком особняке на Крестовском, который велел оборудовать под инсектарий. Ему нравились беспутные утехи среди жуков-оленей и голиафов, каштановых носорогов и торопливых жужелиц, махаонов маака, всплескивающих крыльями из зеленого перламутра, и мадагаскарских ураний, словно он хотел обмануть свое зрение и восполнить красотой богомолов и палочников, медленных чернильных стрекоз и плавунцов, пожирающих рыбью мелюзгу, телесные несовершенства Клюквы.

Проводя дни и ночи в этом копошащемся, стрекочущем, трепещущем вертепе, заключенном в стеклянные цилиндры и кубы, Клюква впервые увидела, как муха моет средние лапы. Происходило это так: сначала муха вытягивала вперед одну среднюю ногу и с механическим тщанием потирала ее двумя передними, затем меняла ее на другую. В это время муха висела на оставшихся трех.

Воссоздавая жестокую гармонию природы, министр войны рассадил по всему дому в горшках, кадках и цветочных ящиках целую оранжерею хищных растений – жирянки и росолисты, ползучие непентесы и венерины мухоловки, росянки с потными ладошками и саррацении залили комнаты тяжелым духом долгого пищеварения. Питомцев генерал кормил собственноручно. Хрустя фундуком в сахаре, он терпеливо предлагал зеленый лист гусенице какой-нибудь нимфалиды, а потом с любопытством стряхивал ее в сиреневую пасть венериной мухоловки. Пасть захлопывалась, и плотоядная трава начинала медленно растворять сдавленную извивающуюся жертву желудочным соком. Таков был министр войны, наследующий Отцу Империи, – он мог читать газету на заседании правительства, мог из общевойсковых учений устроить веселый маскарад, мог по прихоти сделать женщину счастливой, но он не закрывал глаза на печальный театр земного бытия.