Густав Хэсфорд - Старики

Кто-то набрасывает пончо поверх Уинслоу. Дождь барабанит по зеленой пластиковой простыне.

Я говорю: «Чтоб проделать такое, как Уинслоу, нужно стержень иметь. Ну вот, кишки вижу, а стержня никакого и нет».

Никто не отвечает.

После того как зеленые упыри из похоронной команды запихивают Уинслоу в похоронный мешок и уносят его, мы возвращаемся в хибару. В полном изнеможении шлепаемся на шконки.

Я говорю: «Ну, Строп, вот и довелось тебе услышать, как стреляют в гневе праведном».

Стропила сидит на шконке в зеленом исподнем, весь промок до нитки. Он держит что-то в руке, уставясь на это что-то.

Я поднимаюсь.

– Э, Строп. Что это? Осколок засувенирил?

Ответа нет.

– Строп? Ты ранен?

Мистер Откат фыркает. «В чем дело, салага? Из-за пары выстрелов разнервничался?»

Стропила глядит на нас, и мы видим на его лице какое-то новое выражение. Его губы искривлены в жестокой злобной гримасе. Его тяжелое дыхание то и дело прерывается хрипами. Он рычит. Губы его мокры от слюны. Он глядит на Мистера Отката. Предмет в руке Стропилы – кусок человеческой плоти, плоти Уинслоу, мерзко-желтого цвета, размером с джонуэйскую печенюшку, мокрый от крови. Мы долго не можем оторвать от него глаз.

Стропила кладет этот кусок человеческой плоти в рот на язык, и мы ждем, что его сейчас вытошнит. Но он лишь скрежещет зубами. Затем, закрыв глаза, глотает.

Я выключаю свет.

Рассвет. Дневная жара воцаряется быстро, выжигая грязные лужи, оставленные муссонным дождем. Мы со Стропилой шлепаем в посадочную зону Фу-Бай. Ждем медицинского вертолета.

Через десять минут прибывает «Веселый зеленый гигант» с грузом.

Санитары взбегают по трапу, откинутому из задней части подрагивающей машины, и тут же появляются снова, таща брезентовые носилки. На носилках лежат окровавленные тряпки, внутри которых люди. Мы со Стропилой заскакиваем в вертолет. Поднимаем носилки и бежим по металлическому трапу. Вертолет вот-вот взлетит.

Мы опускаем носилки на палубу рядом с другими, где санитары сортируют живых и мертвых, меняют бинты, ставят капельницы с плазмой.

Мы со Стропилой забегаем под пропеллерную струю, вбегаем боком под хлопающими лопастями в смерч раскаленного воздуха и жалящей щебенки. Мы останавливаемся пригнувшись, выставляем вверх большие пальцы.

Пилот вертолета – как вторгшийся на Землю марсианин в оранжевом огнезащитном летном комбинезоне и космическом шлеме защитного цвета. Лицо пилота – тень за темно-зеленым козырьком. Он поднимает пальцы вверх. Мы обегаем вертолет, устремляясь к грузовому трапу, где бортовой пулеметчик подаем нам руку, помогая влезть в живот дрожащей машины, которая в это время начинает подъем.

Рейс на Хюэ – это восемь миль на север. Далеко под нами Вьетнам выглядит как одеяло из зеленых и желтых лоскутьев. Очень красивая страна, особенно если смотреть с высоты. Вьетнам как страница из альбома Марко Поло. Палуба испещрена снарядными воронками, от напалмовых ударов остались большие выжженные заплаты, но красота этой страны затягивает ее раны.

Мне закладывает уши. Я зажимаю нос и надуваю щеки. Стропила повторяет мои действия. Мы сидим на тюках зеленых прорезиненных похоронных мешков.

Когда мы подлетаем к Хюэ, бортовой пулеметчик закуривает марихуану и стреляет из своего М-60 в крестьянина на рисовых полях под нами. Бортовой пулеметчик длинноволос, усат и совершенного гол, если не считать расстегнутой гавайской спортивной рубашки. На гавайской спортивной рубашке красуется сотня желтых танцовщиц с обручами.

Лачуга под нами расположена в зоне свободного огня – по ней можно стрелять кому угодно и по какой угодно причине. Мы наблюдаем за тем, как крестьянин бежит по мелкой воде. Крестьянин знает одно – его семье нужен рис для еды. Крестьянин знает одно – пули разрывают его тело.

Он падает, и бортовой пулеметчик хихикает.

Медицинский вертолет садится в посадочной зоне возле шоссе номер 1, в миле к югу от Хюэ. Посадочная зона беспорядочно усыпана ходячими ранеными, лежачими и похоронными мешками. Мы со Стропилой не успеваем еще покинуть посадочную зону, а наш вертолет уже успевает загрузиться ранеными и снова поднимается в воздух, отправляясь обратно в Фу-Бай.

Сидим перед разбомбленной бензоколонкой, ждем какой-нибудь лихой колонны. Проходит несколько часов. Наступает полдень. Я снимаю бронежилет. Вытаскиваю старую, рваную бойскаутскую рубашку из северовьетнамского рюкзака. Напяливаю бойскаутскую рубашку, чтобы солнце не спалило тело до самых костей. На потрепанном воротнике красуются капральские шевроны, которые уже настолько просолились, что черная эмаль стерлась, и проглядывает латунь. Над правым нагрудным карманом пришит матерчатый прямоугольник, на котором написано: «1-я дивизия морской пехоты, КОРРЕСПОНДЕНТ». И по-вьетнамски: «BAO CHI».