Кристофер Бакли - Здесь курят

Вввввамп!

– Еще разок. Отошли.

Вввввамп!

– Отлично, отлично! Есть синусовый. Ставьте капельницу с лидокаином.

Ник очнулся под писк какого-то устройства и сразу ощутил головную боль, заставившую его пожалеть, что он еще жив. Во рту стоял вкус горячей смолы, смешанной с голубиным пометом. Руки, ноги и нос ледяные. Какие-то провода подведены к груди, трубки входят и выходят изо всех отверстий тела – кроме одного, и на том спасибо. Нику только что снился удивительный сон. Он лежал на, столе, подключенный к машине, работающей на постоянном токе, и тут доктор Вит внезапно спятил. Он врубил напряжение, которого хватило бы для питания всего вашингтонского метро, и при этом радостно кудахтал, что лучшего шанса попасть в «Медицинский журнал Новой Англии» Нику никогда не представится.

– О-ох, – простонал Ник, вспугнув медицинскую сестру, тут же побежавшую за врачом.

Появились и нависли над ним люди в белом. Они о чем-то негромко переговаривались. Голос позвал его:

– Мистер Нейлор?

– Угр.

Вроде бы кто-то произнес слово «морфий», затем по руке разлилось тепло, затем… затем явилось видение: роскошная рыжая дева, в очках, голая, верхом на лошади. Лошадь-то откуда?

Вошли двое в одинаковых костюмах.

– Мистер Нейлор? Я специальный агент Монмани, ФБР. Это специальный агент Олман. Нам поручено ваше дело. Не могли бы вы рассказать, что случилось?

Сквозь наркотический туман Ник вгляделся в прибывшее подкрепление. Монмани высок, поджар, с внимательными, светлыми, волчьими глазами. Виски седеют. Хороший агент, опытный. Олман коренаст, сложением напоминает пожарный гидрант. Замечательно. Такой без труда превратит физиономию Питера Лорри в свиную отбивную. У него румяное, почти жизнерадостное Лицо, придающее ему сходство с любимым учениками школьным учителем. Ник предпочел бы, чтобы он был похудощавее и понеприветливее, как Монмани, но ничего, сойдет, лишь бы оба действовали заодно и каждый день вмазывали пистолеты. Он вдруг увидел, как Питер Лорри, стоя на коленях, взывает к их милосердию, а они всаживают ему прямо в грудь пулю за пулей из своих девятимиллиметровых.

Способная сделать честь любому цунами волна тошноты прокатилась через Ника. Он кое-как сфокусировал взгляд на Монмани, взиравшем на него без тени сочувствия. Да, настоящий убийца, вид у него такой, словно он чистит зубы не шелковой ниткой, как все, а фортепьянной струной.

Они начали задавать Нику вопросы. Много вопросов. Одни и те же, раз за разом. Ник рассказал им все, что знал: его похитил и пытал давно покойный киноактер венгерских кровей. Он рассказал и о том, как швырнул стаканчики в бродягу. На К-стрит кто-нибудь наверняка сможет это засвидетельствовать. Последнее, что он помнит? Ощущение, что сердце изо всех сил старается покинуть его тело – вместе со всем съеденным им за два предыдущих года. И кстати, до чего же он голоден! Гэзел принесла ему печенье с двойной прослойкой крема, но сестра, бросив на них один только взгляд, утащила пакетик из палаты с таким видом, точно он был набит токсичными отходами. Агент Монмани заставил Ника повторять свой рассказ снова, и снова, и снова, пока Нику это не надоело настолько, что он испытал искушение добавить что-нибудь от себя. Агент же Олман просто стоял у койки, не без приятности кивал и жизнерадостно улыбался. Могли бы проявить немного сочувствия. Но им нужны были детали, детали и детали. Ник начинал злиться. Его так и подмывало спросить, чем они занимались во время последнего задания – утюжили танками Уэйко? По счастью, явился доктор Вильяме, и агенты ушли. Стоило им выйти, как доктор принялся травить анекдоты про обыкновение Дж. Эдгара Гувера разгуливать по дому в красной балетной пачке. Доктор Вильяме был кардиологом, очень приятным человеком лет пятидесяти с лишком, носившим слуховой аппарат – следствие службы врачом на миноносце во время вьетнамской войны. Мысль о том, что ему всего-то в сорок лет понадобился кардиолог, встревожила Ника, но доктор Вильяме успокоил его, объяснив, четко и дружелюбно, что с ним произошло. В общем-то, он еле выкрутился. Огромная доза никотина привела к развитию пароксизмальной тахикардии – это как если ведешь машину на шестидесяти милях в час, сказал доктор, и вдруг переключаешься на первую скорость. Сердцу пришлось заниматься работой, для которой оно не приспособлено, а именно – с безумной быстротой перекачивать кровь. Уже в реанимации тахикардия перешла в желудочковую фибрилляцию, при которой волокна сердечной мышцы слабеют, и тахикардия сердце вообще перестает качать кровь, лишая мозг кислорода. Пришлось воспользоваться дефибриллятором, то есть несколько микросекунд пропускать сквозь Ника здоровенный разряд, который затормозил собственную электрическую активность сердца и восстановил его жизненно важную функцию. Ник слушал, с трудом одолевая страшную слабость. В середине лекции ему пришло в голову, что большую часть времени, прошедшего между его последним посещением доктора Вита и приходом к нему этого доктора, он только и делал, что сидел на электрическом стуле. Как это ни смешно, сказал под конец доктор Вильяме, но курение, похоже, спасло ему жизнь. Не будь он курильщиком, такое количество никотина наверняка остановило бы его сердце гораздо раньше.