Эдуард Лимонов - Рассказы

Алекс знал по меньшей мере одну из моих жен, но почему-то упорно продолжает держать меня за гомосексуалиста. На людях. Я никогда особенно не возражаю, после выхода моей книги «Это я — Эдичка» многие в мировом русском комьюнити считают меня гомосексуалистом. Однажды, я был как раз в обществе Алекса в тот вечер, мне пришлось дать по морде наглецу, подошедшему к нашему столику, назвавшему меня грязным педерастом. В русском ресторане в Бруклине. Я сам шучу по поводу своего гомосексуализма направо и налево. Но не Алексу, по секрету рассказавшему мне как-то, как его еще пятнадцатилетним мальчиком совратил отец-настоятель в русском монастыре, меня на эту тему подъебывать.

«Ты что такой агрессивный сегодня?» Он оправдался:

«Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: „Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?“»

«Хитрый ты, Алекс… — сказал я. — Все помнишь, что тебе выгодно».

«А ты думал… — усмехнулся он. — Эх, Лимон, друг ты мой… — Опять, потянувшись до меня с трона, он больно шлепнул меня по плечу: — Рад тебя видеть! Думал, не придешь. Все, все от меня отвернулись! Трудности у меня, денег временно нет, галерейщика нет, вот и дела хуевые пока… Но я вылезу!

Я вылезу и всем им, сукам, покажу!»

Я подумал, что человек он сильный, хотя и не очень разумный. Вылезет, наверное.

«Эй! — крикнул грубиян Шалве. — Посмотри там в холодильнике, осталось ли еще выпить».

Грузин молча встал и пошел к холодильнику. Заглянул:

«Только одна банка пива, Алекс». «Сходи за пивом, раз не хочешь ебаться с Лимоном», — ласково сказал Алекс и, вынув из бумажника двадцать долларов, дал их грузину.

По этим-то двадцати долларам, как-то несвойственно-бережно переданным Алексом Шалве, я и понял, что положение его действительно очень серьезное. Обычно двадцатидолларовых бумажек в бумажнике Алекса просто не было. Только сотенные. Сдачу с сотенных Алекс всегда бестолково заталкивал в джинсы и, когда в следующий раз расплачивался, вынимал опять сотенную. Это был его особый, русско-кавалерийский шик.

«Я расшиваюсь, — доверительно объявил мне Алекс. — Ничего крепче пива мне нельзя».

«Я бы на твоем месте и пива не пил», — заметил я неодобрительно.

«Пошел на хуй, Лимон, не учи меня».

«Распустился ты, — сказал я. — Ругаешься как извозчик. Разве главе космогонической школы подобает так ругаться?»

Следует сказать, что Алекс действительно объявил себя однажды главой космогонической школы в живописи. Я думаю, и сам Алекс не знал, что это такое, но стать главой школы ему было необходимо, он считал, что это респектабельно.

«Научили тебя во Франции… — разочарованно-презрительно протянул Алекс.

— Интеллигентным стал… Точно, — сказал он, обращаясь уже к Элиз. — Там все такие, как Лимон, любят попиздеть… Потому я и сбежал оттуда».

Самого Алекса упрекнуть в интеллигентности трудно. За десять лет жизни во Франции Алекс едва научился лепетать по-французски, и я его за это подсознательно презирал, справедливо считая его человеком ограниченным и нелюбопытным, хотя и талантливым. Но талант должен развиваться, а какое развитие, если Алекс не читает, с новыми людьми не встречается, а только механически производит свои картины, сидя взаперти, окруженный казаками и другой русскоговорящей челядью.

По лестнице, громко гогоча, спустился казак, а за ним, пьяно улыбаясь, спустилась голая ниже пояса Леля, держа в руках свои мокрые штаны. Она была без трусов и, спускаясь, поглаживала светлый треугольник волос в месте схождения ног.

«Ты почему, сука, голожопая? — засмеялся Алекс. — Почему она без штанов?» — обратился он к казаку.

«Не хочет мой халат одевать. Говорит, что халат воняет и слишком большой для нее…» — прохохотал казак, содрогаясь могучей грудью.

«А что, я тебе не нравлюсь такая?..» — криво усмехнулась Леля и, подтянув мышцы ягодиц, прошлась мимо стола, за которым мы сидели.

«Вот мы сейчас тебя выебем, пизда, тогда доходишься!» — с видимым отвращением пригрозил Алекс.

Леля, хотя и миниатюрная, сложена очень пропорционально, и если не смотреть на ее пьяную физиономию (всегда, когда она сильно напивается, кончик носа у нее краснеет и лоснится), эстетически представляет из себя совсем не неприятное зрелище. Леля продефилировала мимо нас и села на свое прежнее место, но затем пересела вдруг на место отсутствующего грузина и, обнаружив, что в его темного стекла бокале есть вино, выпила его залпом. «Еще выпить хочу… — объявила она капризно. — Дайте выпить!»