Андрей Столяров: После жизни

Реальность становилась фантомом. Фантомы – реальностью. Все было подвешено; ничего толком не определено. Мизюня уже на одном из первых свиданий, похлопав глазами, обмолвилась, что вроде бы замужем. Правда, муж у нее такой – несколько виртуальный. Это – как? А вот уехал в Москву по делам и уже полгода не возвращается. Иногда, не часто, звонит – слушаю голос в трубке. Кстати, выяснилось заодно, что и брак у нее официально не зарегистрирован. С предыдущим мужем не развелась, было как-то не до того. И в квартире на Ординарной улице, куда она Баскова так отчаянно повела, в действительности не прописана. Прописана она у матери, там же, где и ребенок. Почему? Ну, им это, понимаешь, удобнее. Какая из меня мать? убегу – прибегу неизвестно когда. Там Машка, по крайней мере, накормлена. Вот так – замужем в одном месте, ребенок – в другом, живет – в третьем на каких-то птичьих правах, любит – четвертого. И ничего, не гнетет – все как-нибудь образуется.

У Баскова, впрочем, было не лучше: чуланчик с голубиным окошком под потолком; кровать, тумбочка, стул влезает, если придвинуть. Даже закрывался не настоящей дверью, а занавеской. Рядом, в комнате чуть побольше, шуршит Ксения Павловна. Это после того, как окончательно разошелся с Маришкой. Общая с соседями кухня, те – зыркают и шипят, поскольку угадывают конкурента на площадь. Однако не прежние времена, в милицию не пожалуешься. Жуть лестничного коридора, вата из обивки дверей, полуслепые лампочки, которые то бьют, то вывинчивают. Думалось сначала, что ненадолго. Ксения Павловна, когда первоначально знакомились, даже замахала руками: Какие деньги? Совесть надо иметь – за чулан брать деньги… Полочки на всех стенках, кружевные салфеточки, статуэтки, между ними – раскрашенные под деревенский пейзаж старенькие гипсовые тарелочки. Лет пятьдесят, наверное, собирала. На столе – проступающий из дагерротипных штрихов, портрет юноши, застегнутого на все пуговицы студенческого мундира. Какая-то романтическая история. Любили, вроде, друг друга, что-то не получилось. Куда-то уехал, погиб; все, Ксения Павловна замуж так и не вышла. Одно время Баскова тянуло осторожненько расспросить об этом: что за юноша, правда ли, как это было у них в те легендарные времена? Вот только – когда? Пока примчишься с какого-нибудь очередного мероприятия, пока напишешь, пока добежишь до редакции, чтобы забросить материал, пока проводишь затем Мизюню на Ординарную улицу… В общем, тоже – все как-то… Неопределенно… Почти два года просуществовал в этом чуланчике…

Зато случались и совершенно фантастические истории. К Мареку Бортанскому, например, вдруг обратилось настоящее японское телевидение. Тоже ничего не понять: почему японское? почему именно к Мареку. Не политик, не журналист, не обозреватель, не деятель науки или культуры. Им, оказывается, хотелось мнение «человека с улицы». Марик важно вещал в монитор десять минут, заплатили ему триста долларов. Это же сколько будет если на советские деньги? Тогда, видимо, и решилась его судьба. С тех пор у Марека – либо радио, либо телевидение. Хотя, если честно, как был дундуком набитым, так дундуком и остался. Никакие программы, каналы, станции, умнее его не сделали.

С Басковым тоже была совершенно фантастическая история. Вдруг возник откуда-то человек, как начали говорить позже, «кавказской национальности». Все, что положено: кепка, бронзовое лицо, борода, потрясающего изгиба нос втрое больше обычного. Акцент при разговоре просто чудовищный, напыши, дарагой, программу партии «новых с-сыциалыстов». Почему я? Мене твоя статьи очень нравятся. Выдан аванс в пятьсот долларов, наскоро проговорили какие-то идеологические параметры. Басков за три дня выжал из себя что-то пусто-возвышенное, позвонил по оставленному телефону – такого человека там никогда не было. Откуда возник, кто дал ему адрес газеты? Больше – никогда, ничего, словно призрак явился и отлетел в пучины небытия.

И аналогичная история была у Мизюни. Работу она тоже оставила: хватит, зачем мне эта советская богадельня (оформляла какие-то стенды в научно-производственном комплексе), пыталась зарабатывать фотографией, порхала из одного края города на другой, язык на плечо, пальцы пожелтели от реактивов. Тоже – как-то все, бог его знает. Брали десять снимков, печатали пять, платили в итоге за два. Однажды призналась, что шла из Купчино в центр пешком – не было денег на транспорт. И вдруг звонок из английского консульства: мы хотели бы заказать вам серию фотографий о жизни современного Петербурга. Ленинград тогда уже переименовали. Две недели носилась, как ненормальная, по мокрым дворам, переулкам, лестницам, проездам, каналам. Даже на крыши какие-то продавленные карабкалась. Заплатили так, что хватило бы на полгода нормальной жизни. Разошлось у нее, правда, гораздо раньше. Сама говорила: не могу понять всего двух вещей – откуда берется пыль и куда исчезают деньги. И затем тоже со смехом рассказывала, как выкраивает жалкие копейки, рубли, бегает от ларька к ларьку, сравнивает у них ценники, а потом вдруг грохает все на какие-нибудь пустяки. Когда деньги кончились, нерешительно позвонила в консульство – там даже фамилии такой не вспомнили. За три месяца все изменилось больше, чем за три года.