Андрей Столяров - Личная терапия

С Вероникой мы не виделись, вероятно, месяцев пять или шесть. В последний раз мы с ней столкнулись на семинаре, который организовывал Международный центр соционики в рамках своего ежегодного цикла. Что-то там – «Типология и базовые характеристики современного горожанина». Впрочем, настоящей встречей назвать это тоже было нельзя. Вероника возникла там в перерыве между занятиями, всего, кажется, минут на десять-пятнадцать, в другом конце зала, где предлагали кофе, и пока я, едва справляясь с волнением, осторожно прикидывал, как бы к ней подойти и что лучше сказать, уже исчезла и больше на семинаре не появлялась.

Умение исчезать, вообще – одна из ее характерных особенностей. Никто не умеет так незаметно растворяться в пространстве, как Вероника. Даже без какого-либо колебания воздуха. Вот только что вроде присутствовала, стояла рядом, слушала, делала некоторые замечания. Существование было во всяком случае обозначено. И вот – ее уже нет, нет совсем, и никто не может сказать, куда она делась.

Собственно, мы и познакомились на каком-то из семинарских циклов. Только не «Типология и характеристики…», а что-то вроде «Репертуара современного социального поведения». Надо сказать, тоже – еще та тематика. И если бы я тогда знал, чем закончится встреча с девушкой, которая совершенно случайно попросила меня передать баночку кофе, я бы, наверное, даже не посмотрел в ее сторону. Человеку, к сожалению, не дано предвидеть будущее. Мы живем в настоящем и полагаем, что оно будет длиться вечно. А судьба, между тем, уже вытащила из колоды другую карту. В общем, как-то я тогда так удивительно повернулся, каким-то образом мы в этой толкучке оказались слегка прижатыми, о чем-то таком минуты три-четыре вынужденно поговорили (что интересно – потом ни я, ни она не могли вспомнить, о чем именно), этим, кстати, все могло и закончиться, однако, когда Вероника, наскоро прожевав бутерброд, были там такие малюсенькие, наколотые на соломинку, сказала, что ей пора, сидеть на второй части она не будет, я ни с того ни с сего вызвался ее проводить и от Садовой до самого Адмиралтейства шел за ней, как привязанный. И именно так, как привязанный, ходил за ней следующие полгода. Каждые два-три дня я звонил ей домой и предлагал встретиться. Звонил рано утром, звонил где-то днем, звонил поздно вечером. А если встретиться все-таки удавалось (что было непросто: Вероника оказалась человеком на редкость загруженным), то откладывал все дела и летел на свидание. Причем, к каждой встрече я тогда специально готовился: вспоминал все то, интересное, что со мной когда-либо происходило, всякие смешные истории, шуточки, мелкие анекдоты, все умное, что я слышал, читал или что мне самому приходило в голову. Я даже заранее продумывал темы для разговоров – чтобы, если уж вдруг получится к этой теме свернуть, я бы мог высказаться по ней весело и непринужденно – с гениальной легкостью, точно это не составляет для меня никакого труда. Женщина любит ушами, как выразилась в свое время Нонна Галанина. Нет ничего хуже мужского косноязычия и беспомощности в разговоре. Паузы могут здесь оказаться губительными. А когда я, чтобы закрепить отношения, начал водить ее в гости к своим приятелям и друзьям (тоже было непросто: сперва Вероника отказывалась наотрез), я обязательно звонил туда накануне и особо просил, чтобы обо мне отзывались как можно лучше. Это было что-то вроде внезапного помешательства. Позже Вероника призналась, что и она в тот период испытывала нечто подобное. Я просто ничего не соображала, сказала она. Я только чувствовала, что куда-то плыву; куда и зачем – не понять. И все это долгое время Вероника молчала. Я – говорил, говорил, говорил, как будто внутри у меня включился какой-то не умолкающий механизм. Никогда в жизни еще я не говорил так много. А Вероника, будто во сне, – слушала, слушала, слушала и лишь иногда отвечала короткими, ничего не значащими замечаниями. Позже она объяснила, что боялась что-нибудь ляпнуть. Ляпну что-нибудь несуразное, и ты меня бросишь. Решишь – зачем тебе такая глупая дурочка? Через полгода я сдался, потому что силы у меня кончились. Я так и объяснил Веронике: все, сдаюсь, считай, что меня больше нет. Я сказал все, что мог, и больше ничего сказать не могу; я все, что мог, сделал и сделать еще что-нибудь – не в состоянии. Вероника, помнится, мне ничего не ответила. Ночью вдруг позвонила, где-то уже около трех часов, и срывающимся, дрожащим голосом объявила, что тоже сдается.