Марина Юденич - Нефть

Бурбулис и в отставке остался верен себе — он появился спустя полтора часа после назначенного срока. Подошел ко мне. Коротко клюнул холодным, острым носом в щеку, изображая поцелуй, забрал руки — в свои. Зашевелил, перебирая мои пальцы, своими — тонкими, холодными, нервными. Так, не отпуская рук, повел за собой. Это была известная бурбулисовская манера — бесцеремонно трогать женщин руками, целовать — холодно, но настойчиво, изображая то ли простое ухаживание, то ли — нечто большее. Ничего большего — впрочем — никогда не происходило. Ни с кем. Но манера имела свои плюсы. Ученые дамы из демократической оппозиции, девицы, подвизающиеся на околополитической ниве, не избалованные брутальным мужским вниманием, таяли, как стеариновые свечи на елке. Бурбулис слыл сердцеедом. Так — рука об руку — мы приблизились к Гусю.

— Ну, что? — в обычной своей кошачьей манере мяукнул Бурбулис. Гусь залопотал. Сумбурно — о том, что проект президентского указа о вещании НТВ на четвертом канале написан. Но никто не хочет нести его на подпись без визы Яковлева, а Яковлев не хочет подписывать, потому что кто-то плетет какие-то интриги, а никто из Кремля не хочет звонить Яковлеву, потому что старый лис Яковлев потом позвонит Деду и пожалуется на то, что. Тем временем мы пересекли холл и все толпой — Бурбулис, Гусь, я, помощник Бурбулиса, охранники Гусинского — загрузились в лифт.

— Хорошо, Володя… Я сейчас все скажу Александру Николаевичу… Лифт между тем остановился на десятом — «правительственном» — этаже. Бурбулис отпустил мои руки, еще раз клюнул носом в щеку и пообещал заглянуть к нам, в редакцию. И — надо сказать — обещание выполнил. Вскорости появился в редакции. Выходило, что аудиенция Яковлева длилась минут тридцать, пятнадцать из которых они наверняка пили чай.

Спустя несколько дней Дед подписал указ о трансляции программ нового канала. И это — собственно — все.

Он слушает меня внимательно, с некоторым даже любопытством, явно не зная многого, из того, что я говорю. И я польщена. Хотя какая-то тревожная доля сознания аккуратно напоминает — это не худший способ получить информацию — дать понять собеседнику, что сообщает тебе нечто новое и безумно интересное. И тот, раззадоренный искренним вниманием, выдаст такие рулады, о которых и не помнил прежде. Или полагал, что не помнил. И уж — по крайней мере — не собирался исполнять публично. Но — с другой стороны — что уж такого нового, кроме забавных деталей про топтание Гуся в останкинском гардеробе. Вдобавок еще неизвестно, чьи рулады сейчас породили чье откровение. Или воспоминание, о котором вспоминать не предполагалось.

— Да, показательно. Я б даже сказал, выпукло и ярко. Потом — под крышей незабвенного мэтра Игнатенко, если помните — учредили ОРТ. Те же семеро — тут уж свидетелем оказался по случаю ваш покорный слуга — за исключением, разумеется, Бориса Абрамовича, на мой взгляд, не слишком хорошо представляли себе, с какой целью — собственно — приглашены, кроме как дать денег, но к этому они уже вполне привыкли, потому вели себя совершенно как в процессе этого своего «движения».

— Вам и про это известно?

— Ну, это было широко известное мероприятие. Случалось даже как-то поучаствовать. Однажды. Так вот, под крышей Игнатенко мальчики быстро заскучали, единственное, пожалуй, занятие было поначалу — рассмотреть поближе мэтров и отцов-основателей отечественного TV, впрочем, и это вряд ли. Те, отцы и мэтры, уж не по разу, надо полагать, съездили на поклон к каждому из семерки: и денег попросить под какой-нибудь сногсшибательный проект, и компромат на коллег-конкурентов слить погуще, и себя предложить в качестве придворного телевизиря, и — уж конечно — прозондировать почву по части кандидата. Так что и этого интереса не было у мальчиков, и они томились, и обменивались колкостями и названивали подругам и просто кому ни попадя — поболтать и убить время. Никогда не обращали внимания — мобильный телефон чем-то сродни сигареты, когда надо убить или, напротив, потянуть время, когда не о чем говорить, когда нужно закамуфлировать эмоции — хватаются за трубку. Эти трепались от скуки. И напрасно. Потому что буквально у них под ногами, а вернее — по их ногам, обутым в уже вполне приличные британские и итальянские башмаки, струились потоки невидимых миру слез. То были слезы журналистов — претендентов и болельщиков за оных, которые, возможно, только сейчас, заглянув в круглые неуловимые глаза Игнатенко, осознали — все будет не так, как они решили. И вообще — никогда уж ничего уже не будет так. Потому что короткая, хотя — безусловно — яркая эпоха уплотнения властей завершилась.