Дмитрий Быков - ЖД

– Цела? – спросил он.

– Цела, – дрожащим голосом ответила Анька, кое-как прикрываясь растерзанным свитером.

– Что ж ты одна в поезде в такое время? – укоризненно сказал пассажир.

– Я не одна, – сказала Анька. – Я с дедушкой.

– Дедушка… Много толку от твоего дедушки! – сказал пассажир, вынимая термос. – На, глотни. Вставай, дедушка. Сам-то цел?

– Я-то цел, – пролепетал Василий Иванович.

– Василий Иванович, – сказала Анька, все еще дрожа. – Выйдем в тамбур…

Васька поплелся за ней. Светало. Рассвет был дождливый, мутный и серый. За окном тянулись сизые капустные поля.

– Что ж ты так, Василий Иванович? – сказала Анька. Она впервые разговаривала со своим васькой так резко.

– Анечка, – залепетал он, – я потому и хотел один… Одному мне не страшно, а с тобой что хочешь сделают… Что же я могу, Анечка? Я не умею этого, Анечка…

– Это что же, – догадалась она, – мне от тебя никакой защиты, так? Это, значит, мне тебя защищать?

– Зачем защищать, Анечка, – лопотал он, – мне-то что сделается…

– Эх, Василий Иванович, – сказала Анька со взрослой горечью в голосе. – Трудно нам с тобой будет, милый друг.

– Трудно, трудно, – закивал Василий Иванович. – Возвращайся, Анечка…

– Да куда уж теперь, – сказала Анька и пошла обратно в вагон – благодарить нового пассажира и пить кофе из его термоса. Она, впрочем, не забывала оглядываться на тамбур, чтобы Василий Иванович не сбежал.

Он и не думал бежать. Он стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и беззвучно шевелил губами. Анька ничего не слышала. Она пила кофе из жестяной крышки и со, стыдом чувствовала, что не может унять дрожи. Только сейчас ей стало по-настоящему страшно.

тихонько мычал Василий Иванович, обливаясь слезами. –

– Что же спеть тебе? – говорил как бы в задумчивости как бы слепой как бы старец с бандурой в руках. Он сидел на папке в избе подполковника Лавкина, офицера, блин, ух, какого офицера! Такой офицер. В первый год войны, когда еще стреляли по-настоящему, Лавкин лично расколол на допросах до пятидесяти ЖДов. Сам он был собою контрразведчик. В нем было даже немножко варяжского духу, то есть стрельбе по своим он все еще предпочитал стрельбу по чужим. Были ведь когда-то времена, когда варяги не угнетали, а кочевали и убивали. Это годы угнетения несчастного племени испортили варяжество, как портит это занятие любого приличного человека. Одно дело – завоевать, другое – удерживать. Завоеватель может быть и правым, и неправым; в конце концов, шел, увидел, захватил, в схватке оказался сильней – обычное дело. Стоит тебе, однако, сделаться полноправным угнетателем – и ты уже не воин, а надсмотрщик со всеми вытекающими; именно поэтому всякий нормальный солдат ограничивается победой, а добивать побежденных и распоряжаться ее плодами предоставляет другим. У варягов, к сожалению, ничего с этим не получилось. Иногда, конечно, им приходилось сражаться с ЖДами, потому что вовсе без этого варяги обходиться не могли; но в их жизни появилось равновесие, а это для подлинного воина смерть. Есть своя земля, есть рабы, которых надо удерживать в повиновении (а они никуда и не рвутся), есть постоянный враг, с которым раз в сто лет выясняешь отношения, – и так оно идет уже полторы тысячи лет; знамо дело, исчезает главное, что есть в битве, – свежесть. Какая свежесть, когда все выродилось? Какими-то своими флюидами их растлил несчастный покорный народ – как рядом с трупом, говорят, охватывает иногда живого странный сон, вялость, нежелание шевелиться. Так русалка сманивает руса – иди, мол, ко мне: спокойно… прохла-а-адно… Что-то в них стало не то.

– Про войну спой, – небрежно заказал Лавкин. Он сидел напротив старца и по-варяжски глодал кость – надо ж беречь хоть какие-то воинские традиции. С утра приказал сварить козу и вот глодал. В боевых действиях настало затишье. Да оно, в сущности, уже два года длилось. Противники бегали друг от друга, иногда захватывая лазутчиков и всласть на них оттягиваясь – пытая, подвешивая на крюк; в остальном давно перешли каждый к излюбленным занятиям. Варяги расстреливали своих, хазары колонизовали местных, – ни те, ни другие в этом не преуспели. Расстреливать всех бессмысленно, а колонизовать, как знало варяжество по долгому опыту, бесполезно.