Илья Бояшов - Повесть о плуте и монахе

– Не я завидовал царскому сынку? Не я желал дворца с золотыми стенами, вина да имбирных пряничков? Уж лучше рядом с тобою приплясывать от холода, чем сгинуть, как царский сын!

Вновь твердил он:

– Одному я рад – не родился царевичем. Монах сказал:

– В небесах праведный о нас скорбит, молится!

Плут вздохнул:

– Черви быстро знают дело.

– Возле самого Престола царевич. Господи, упаси и помилуй!

– Вот что нас упасет и помилует, – и показывал плут две мороженые картофелины. И ворчал на спутника:

– Не пора спускаться с холма в укромное место, разводить хоть какой костерок. То-то все тебя, блаженный, тянет на горы – любишь хватать ветер да снег.

И все удивлялся тому, что гуляют они еще по белому свету.

Когда же пришла весна – занемог. Сделалось ему холодно. Лег пройдоха на землю и пожаловался:

– Стынут ноги, темень подобралась к самому сердцу.

Монах огорчился:

– Неужто уйдешь безбожником? Взялся над ним молиться. А плут стонал:

– Не поднесут мне горькой водочки? Не согреться мне даже самыми сладкими бреднями!

Не слушал больного товарищ, подняв глаза к небу. Отбивался плут из последних сил:

– Вот своего Николу кликаешь. На что мне Никола? Созывай с облаков хоть всех праведников – что толку от зова?

Пока он так говорил, поехали мимо подводы. Пожалели странников добрые люди, взяли с собой, отвезли к жилью.

Когда же плут поднялся, то не поверил, что остался жив. И удивлялся монаху:

– Видно, впрямь спасли меня твои причитания.

Но вот занемог и монах и лежал в забытьи. Когда приходил в себя, лились его слезы. Товарищ спросил:

– Отчего плачешь?

– Оттого, что не сможешь проводить меня молитвой.

Удивился тот.

– Ну, не блаженный? У самого гроба о чем сокрушается!

Взялся плут ходить по заброшенным полям, откапывать болотные луковицы. Отдирал ивовую кору, искал коренья, поил хвоей и травяным отваром спутника.

Когда тот открыл глаза, показал ему луковицы:

– Вот они, мои молитвы.

Решил он, оглядев монаха:

– Немного от тебя нынче толку. Народу-то не до Господа! Авось, получится у меня.

Прикинувшись слепым, отправился в ближний город. И жалобно попричитывал, волочась по улицам, умоляя встречавшихся подать хоть сухаря, хоть морковинки. Никогда ранее не молил он так слезно, но все отворачивались от него, шарахались от стенаний и плача. Нешуточно возопил слепой:

– Али украли у вас сердца? С каких пор сделались бессердечными? Отказали убогому, мыкающемуся в нужде по дорогам!

И скулил, стонал пуще прежнего, протягивая руку, постукивая палкой. Однако был ему один ответ:

– Не потеряны наши сердца! Но, видно, ты к нам еще не хаживал. С войны столько вернулось сюда слепцов, что бродят они по площадям да улицам толпами, да все просят подаяния. Нет у нас столько хлеба, сколько нынче слепцов. Все-то война, все-то горе-горюшко.

– Эге, – смекнул плут, услышав такую отповедь. – Есть у меня иное в припасочке.

Явившись в другой город, подворачивал ногу. И обратился к народу:

– Помогите изувеченному! Дайте отведать, хоть лучины, хоть чесночины!

Бабы взялись его пристыживать:

– Помолчал бы, бессовестный! Ты еще здоров – здоровехонек. Истинные-то калеки – с руками, ногами оторванными, истинные горемыки – вовсе обрубочки! Погляди, сколько их нынче по Руси! Не иначе, остались лишь покалеченные мужики! Не они ли взывают к милосердию? Не они повсюду ползают? Нет им ни хлеба, ни лучины. Что уж с тобой, здоровым, разговаривать?

И погнали его с улиц:

– Эка, выдумал покалеченность!

Не сдался плут, посмотрел на свои руки и молвил:

– А ну-ка десять братцев, не забыли вы прошлое ремесло? Вижу – не спасает меня глотка, выручайте хоть вы хозяина!

Пронырливые братцы вспомнили дело и ловко усердствовали – но ничего не принесли хозяину. Плут испугался:

– Неужели и вы добро не ущучили? Зря запускал вас в карманы, в корзины с баулами – что там осталось, кроме махорочной пыли, кроме семечной шелухи?

Воскликнул:

– Неужто так обеднел народ! Не отыскалось ни гроша ни в одном кармане! Видно, правду мне молвили люди. Не помогают прежде проворные братцы, и язык, прежде золотой, меня не накормил!

И, пристыженный, возвратился к монаху.

Наклонившись над дождевой лужей, загоревал он:

– Что же со мной нынче сделалось? Седеет борода, спина сама собой сгибается… Ноги молят об отдыхе да все тянут на обочину.

Сказал, поглядев на монаха: