Илья Бояшов - Повесть о плуте и монахе

И взялся ночью безобразничать под комиссарскими окнами с ватагой собутыльников; орал попевки и терзал гармонику. Сам комиссар соскочил с кровати и вылез на балкон.

Пьяницы распевали песни столь громко, что невозможно было их слушать. Все дома в округе были разбужены. Так гудели и скакали ватажники, что не выдержал комиссар – приказал разошедшихся угомонить. Бросилась милиция на площадь – кого плетью протянули, кого успокоили зуботычиной. Все затихло, сам комиссар взялся разбираться и грозно спрашивал:

– Откуда такое к полуночи веселье? Алешка выскочил вперед:

– Не ты наказал хоронить с песнями да частушечными вывертами? Не ты указывал – радостны должны быть в новой стране и похороны?

Воскликнул комиссар:

– Кого вы, сукины дети, хороните? Плут ответил, не смущаясь:

– Ежели простых людишек принялись так провожать с музыкой, то мы, голытьба, подумали – как же тогда придется спроваживать знатных товарищей! Уж если на черни подзаборной вовсю наигрыши, и нет покоя балалайкам, то каков гром должен быть на настоящих проводах! Весь город должен тогда веселиться, отплясывать! Вот и решили заранее опробовать, чтоб не ударить лицом в грязь, когда помрет кто-нибудь из начальников! То-то его проводим, напляшемся!

– Ах, ты, – рассвирепел комиссар. И поднял было кулак – но вспомнил свой наказ и прикусил язык.

На следующий день поволоклись на кладбище горожане хоронить, как и прежде, с горестными воплями. Вылез из кабака беспутный гуляка и, узнав – отменен прежний указ, – искренне тому огорчился: «Надобно, чтоб в Веселии и умирали-то, приплясывая».

Сказали ему:

– Шел бы ты работать. Повсюду теперь новые порядки. С буржуями, кулаками управились, будут хватать бездельников! Добром не захочешь трудиться – поволокут силою.

На то возражал Алешка:

– Разве я, граждане, языком не работаю? Пляской я утруждаю свои ноги, а бедные мои пальцы вовсе стерлись на кнопках гармоники! Разве то не труд? – каждый день терзать свою глотку? Семь потов стекает с меня, шатаюсь к вечеру от такой усталости не хуже последнего каменщика! Ему сказали:

– Баламут! Шалаполка! Твой длинный язык завяжут узлом. Подвесят тебя, непутевого!

Алешка протестовал:

– Где это видано, чтоб непутевого подвешивали? У нас тех отлавливают, кто по путям-дорогам разгуливает!

Однако недолго он гоголем хаживал! Отловили чекисты праздного гуляку:

– Отчего не трудишься на наших стройках? На какие такие доходы набиваешь себя хлебом, наливаешься вином?

И поволокли плута на суровый допрос. Как ни вырывался, ни отнекивался, железной была хватка стражников. Дали ему для начала пинков за бродяжничество, подбавили кулаками за безделие:

– Поглядите-ка на ражего мужика! Это он нам-то канючит, что увечный да раненый, а у самого отъевшаяся рожа.

Рыдал Алешка:

– Помилосердствуйте, товарищи! Не ведаю – отчего я попал в подвалы, ознакомился с кутузкой, происхождения я вовсе незнатного, славлю повсюду в кабаках новую жизнь! Рад я вашему царству! Отпустите меня на четыре стороны.

– Ах ты, сукин сын! – отвечали. – Затеяли мы фабрики-заводы, а ты прохлаждаешься. На тебе пахать да мешки возить надобно.

И направили плута зачинать заводы и фабрики, пригрозили – если попытается сбежать – осудят его со всей строгостью как врага и кулацкого пособника. Наградили нового работника тачкой, одарили его лопатой:

– Ты не рад ли очищающему труду? С плачем поволокся Алешка на котлован и, рыдая, приговаривал:

– Страшнее адовой муки мне тачка с киркой. Пострашнее самого голода возить на спине кирпичи, ворочать глину да камни. Отпустите меня, товарищи!

Ему пригрозили:

– Из тебя самого сделаем глину! И взялись погонять плута, присматривать за ним. Горестно он возопил:

– Поистине, нет Веселии на земле! И тому убивался.

А в лагерь, где сидел монах, прибыл новый начальник. Принялся похаживать по подвалам, заглядывать в ямы и расспрашивал, кто сидит еще там и жив. Ему сказали:

– Монах один дожидается смерти. Сидит до той поры, пока не выдумают ему такую лютую казнь, какой еще никогда не было.

Заглянул начальник в ту яму и сказал:

– Сидение там хуже смерти! Отпустите его – отсидел он свое. Не верю, чтоб после этого не повредился в рассудке.

Исполнили приказ услужливые слуги, расковали монаха, из ямы подняли, пришептывая:

– Повезло тебе – новая метла метет по-новому. Убирайся, если сможешь ходить, отсюда подобру-поздорову.