Сергей Шикера - Египетское метро

– Ты его бывшую жену не видел? – спросил Абакумов. – Тверязова. Последнюю, я имею в виду. Жаль. Колоритная обезьянка. Ему всегда с бабами не везло. – Вскинув палец, Абакумов поспешно оговорился: – За редкими исключениями, конечно! – и продолжил: – Но эта что-то особенное. Знаешь, есть виды деятельности, до которых нормальный взрослый человек ни при каких условиях всё-таки не должен опускаться, ниже только эксплуатация калек и выманивание денег у одиноких стариков. К ним я отношу авторскую песню, всякие интеллектуальные угадайки, ролевые игры, сочинение фэнтези… в общем, ты понял. В ту же кучу мусора можно добавить граждан, работающих до седых мудей весёлыми и находчивыми. Так вот эта барышня ухитряется заниматься всем перечисленным одновременно. Ты можешь себе такое представить? Мама мия, да мне тут и чего-нибудь одного с головой бы хватило, а он с ней год прожил! Год! – Абакумов шумно выдохнул. – Понятия не имею, как ей досталась расписка. Я ведь не обязан знать, как они там делили имущество. Пришла сама, я её не искал. И, честно говоря, не собирался с ней иметь дело. Так она мне даже угрожать стала какими-то своими друзьями. Вот тут я – да, страху натерпелся. Как представил себе этот кошмар: открываешь дверь, а на пороге бригада эльфов – ну, думаю, потом перед соседями стыда не оберешься. В общем, пободалась она со мной, пободалась – клятая такая! – и предложила отдать расписку за половину. Кто бы отказался? А то, что Тверязов не помнит и путается, так это она его, может быть, совсем уже с ума-разума свела, окончательно… Да! Она ж еще и психолог! Се-мей-ный.

– Ну хорошо, половину ты ей отдал. А вторую не хочешь ему вернуть?

– Вторую? Как тебе сказать… Я себе до сих пор простить не могу, что вернул первую! Шучу. Очень хочу вернуть, Миша. Очень. Прямо ночей не сплю. Но не сейчас. И не в ближайшем будущем. Единственное, правда, что хотелось бы знать: а с какой стати?

«Нельзя обманывать Тверязова, это грех», – чуть было не произнёс Тягин, но, слава Богу, удержался. Даже поморщился и от приторной слащавости едва не произнесенной фразы, и: уж кому-кому…

– Видишь, как получается, – продолжил Абакумов, воодушевившись и взяв назидательный тон. – Я только что тебе честно, по-дружески рассказал, как было дело, а ты сразу же пользуешься. Нехорошо. Я ведь могу и поправиться, и сказать, что вернул не половину, а всё полностью. Доказательство – вот оно, – он похлопал по листку на столе.

Тягин усмехнулся.

– В то, что ты отдал всю сумму какой-то бывшей жене, я бы всё равно не поверил. Поэтому ты и сказал про половину. Кстати, может, и половины никакой не было. Впрочем, разбирайтесь сами.

– Так вроде ж разобрались. Садись ближе, перекуси.

– Спасибо. Надо идти.

Тягин перевёл дух. Чувствовал он себя странно. Его собеседник сегодня явно выглядел победителем, и это было впервые за все долгие-долгие годы, что они знали друг друга. Конечно, на мнение Абакумова Тягину всегда было наплевать, но лоб от щелчка таки горел. Чтобы не заканчивать встречу на столь непривычной для себя ноте и хоть немного отвлечь Абакумова от его триумфа, он спросил:

– А чем это Бурый так занят – «не звонить, не стучать, не беспокоить»?

– Что? А! Нет, это его жилец, Кишинёвер. Пр о клятый собственной женой поэт. Сбежал сюда от неё аж из самой Каховки. Он тут и раньше останавливался, а теперь, похоже, перебрался надолго. А объявление так, для привлечения внимания.

Зазвонил телефон, и Абакумов поднес его к уху. Он долго слушал, потом сказал: «Этот абонент для тебя больше не доступен, гнида» и дал отбой. Повозившись с телефоном, поднял голову:

– Так о чём я?

– О поэте.

– ?

Тягин показал большим пальцем за плечо, на дверь.

– Ах, да! Кишинёвер. Тоже, между прочим, весьма поучительная история. Представь. Человек всю жизнь писал себе стихи. В основном почему-то про Русь. Такие, знаешь, разудало-горькие вирши: «А веселье Руси – плаха да топор…». В таком духе. Гражданская ай-лю-ли лирика. Это он теперь призывает всю эту «гой ты Русь» извести под корень, а тогда всё больше печалился. Я его, кстати, спрашивал: ты в России-то хоть бывал? Молчит. То есть тогда молчал. А теперь говорит, что его ноги там больше не будет. – Абакумов рассмеялся. – Короче говоря, несколько лет назад угораздило его жениться. Жена с ним пожила-пожила, посмотрела-посмотрела и тоже давай стихи строчить. Причём о том же и теми же словами, не отличишь. Ну, это естественно – образец-то постоянно перед глазами. В общем, прогоревали они над нескладной недотёпистой Русью сколько-то там лет, не так уж много, и решили разойтись. Собственно, и развелись-то из-за того, что девица уж слишком, по мнению Кишинёвера, увлеклась стихотворчеством, в ущерб всем своим прямым обязанностям. Может быть, ещё и ревность заела, творческая, не знаю. И вот тут первый интересный поворот. Они расходятся, но фамилия-то у неё остаётся его, Кишинёвера… Да! Забыл самую важную деталь. Имя. Мало того, что она взяла его фамилию, так они ж ещё и тёзками были. Он Евгений и она Евгения. Думаю, что когда-то их это умиляло. Ну и вот после развода оказывается, что в Каховке теперь целых два поэта по фамилии Кишинёвер и оба Евгении, что, согласись, для небольшого города многовато. То есть оно так и раньше было, но тогда жена как бы пребывала в тени своего именитого мужа, а тут вышла на свет. Дальше больше. Кишинёвер обычно подписывался: «Евг.Кишинёвер», и под такой же, как бы от руки, шапкой выпускал свои книги. И вот поэт Кишинёвер-женщина издает свой первый сборник стихов с точно таким же написанием имени на обложке и со своей веселой физиономией на второй странице. Мало того: с десяток ранее нигде не публиковавшихся стихов Кишинёвера вдруг оказываются в книге бывшей супруги, которая на вполне законное возмущение теперь уже однофамильца: «Что ж ты, зараза такая, делаешь?!» обвиняет его же в неоднократных кражах её виршей и вдобавок рекомендует взять псевдоним, чтобы их не путали. Предлагает свою девичью фамилию. Говорят, в центральном, он же единственный, книжном магазине города Каховки имело место даже публичное выяснение отношений с зуботычинами и тасканием друг друга за волосы. Но баба молодец, да? Сейчас Кишинёвер завёл с ней тяжбу, а пока суд да дело, его потрёпанную лиру прибило к нашему берегу. Как по мне, история еще не исчерпала весь свой потенциал. Почти уверен, что мадам тоже очень скоро здесь объявится. С удовольствием на неё посмотрю. А кроме того, есть еще хороший задел на отдалённое будущее, потому что там, в Каховке, у Кишинёвера остался сынишка, и догадайся с одного раза, как его зовут. Вот так. Умеют люди выбирать жён, ничего не скажешь. Это Бурый его сюда поселил, он недавно дом на Слободке купил, а здесь у него теперь вроде гостиницы. Порадел родному человеку – у него же тоже похожие проблемы с Руденко, если помнишь…