Юрий Фанкин - Ястребиный князь

Сразу привалило к вискам. Болезненно морщась, Полудин стянул с головы пятнистую камуфляжную кепку и застыл на месте, среди груд неубранной, слежавшейся хвои и темных пирамидок можжевела. Где-то скрипнуло сломанное дерево – будто простонало.

– Хрум-п, хрум-п, хрум-п! – вдруг послышалось в конце бывшей просеки.

Словно возвращаясь из дурного сна в живую, не лишенную отрады явь, Полудин поднял голову и увидел, как над порушенной Бурцевской просекой, расправляя пепельно-серые опахала крыльев, тянет длинноклювый вальдшнеп. Живо поигрывали капельки глаз. Здоровым лоснящимся блеском отливали на брюшке темно-коричневые пестрины. По каким-то малоприметным лесным вешкам или в силу неистребимого древнего инстинкта птица уверенно тянула к старому токовищу, поводя клювом из стороны в сторону.

– Хрум-п, хрум-п, хрум-п! – страстно взывал вальдшнеп.

Но не откликалась ему истомившаяся подруга, не выпархивала золотистой свечой из-под куста, чтобы, играя с ним в воздухе, лететь на прежнее брачное место.

– Цвир, цвир, цвирк! – неожиданно раздалось в другом конце просеки.

Навстречу первому вальдшнепу летел второй лесной кулик. Он, как и первый, не слышал отзывных голосов самок. Но по азартному крику соперника, туго шуршащему воздуху ему казалось, что хрумкающий жених летит не один. И готовясь к решительной схватке за невесту, второй вальдшнеп воинственно расщеперивал острый клюв и круто поджимал царапистые, в светлой роговице, ноги. Однако первый самец плыл навстречу в полном одиночестве, и второй, еще живущий предстоящим сражением, по инерции оттолкнул соперника крылом и, суматошно перебирая ногами, полетел дальше.

Азартная мысль подбросить разгоряченному вальдшнепу кепку как-то умерла сразу, на корню, а ведь бывали случаи на тяге, когда изнемогающий от страсти вальдшнеп брошенную охотником шапку принимал за свою избранницу, камнем сваливался вниз и, достаточно помяв старый, показавший вату убор, в тихой растерянности оставался на земле возле обманувшего пылкие надежды предмета. В этот момент обескураженного жениха можно было взять голыми руками – так, по крайней мере, утверждали бывалые охотники. Но сейчас, во время горестной порухи, затевать шапочные игры было бы не только делом неуместным, но и кощунственным.

Зная, что вальдшнепы не успокоятся, повторят свои пролеты над просекой, Полудин решил подойти к токовищу поближе. Он медленно, оступчиво спускался с песчаного бугра, хоронясь за малорослые деревья, стараясь не упустить со слуха отдаляющиеся птичьи голоса. Но вот настойчивые звуки, как это бывает при возвращении, усилились, и Полудину показалось, что к двум уже знакомым голосам, хрумкающему и цвиркающему, присоединился нежный всхлипывающий голос самки.

«Наконец-то!» – обрадовался Полудин.

Тиская рукой кепку, он продолжал спуск. Его лицо, освещенное пестриной солнечных лучей, было обращено к просеке, к птицам, которые должны были вот-вот появиться перед ним. Кусты мешали смотреть. Пытаясь раздвинуть тугие ветки лещины, Полудин оступился.

Белые известковые камушки, похожие на птичьи яички, вместе со струйками песка устремились вниз.

Он услышал разрывной треск крыльев и, отстранив цветущую завесу, увидел, как вальдшнепы, отчаянно перебирая крючковатыми ногами по воздуху, словно по земле, мчатся в ближайшие лесные заросли. Казалось, они должны были неминуемо задеть крыльями кусты, удариться о деревья, но птицы с удивительной ловкостью шныряли между ветками и стволами.

«Сколько же их было?» – заинтересованно спрашивал Полудин и не мог дать себе точного ответа.

Возвращаться к Озеру прежним, уже нахоженным путем ему не захотелось. Он взял правее, к старому дубняку, и шел довольно споро, вглядываясь в красно-лиловатое первоцветье, прислушиваясь к журчащему разливу птичьих голосов. И вдруг в светлозатуманенном отдалении он услышал негромкое, то и дело замирающее пение – так обыкновенно поют русские женщины за монотонной домашней работой, вполголоса, прерываясь и все же соблюдая верный рисунок пения.

Полудина повлекло к песне.

Он шел довольно осторожно – словно подбирался к заветному месту глухариного тока, стараясь совмещать свои шаги со вторым коленом любовной птичьей песни, скирканьем, и предельно окорачивая шаг, почти замирая на перемолчках.

Ему показалось, что все это когда-то было: он шел по этим местам, и так же негромко, с щемящей задушевностью пела женщина.