Андрей Ефремов - История о трех пистолетах

Чего я ждал? На что я надеялся? В восемь вечера в тот день я должен был обхаживать одного командира, который продавал свою подпись так редко и так дорого, что даже те, что покупали у него эту подпись считали его честным человеком. Но это было для Лильки. На самом деле акт любви между нами состоялся на два дня раньше, и я снова стоял за строительным вагончиком у бара „Нектар“.

В восемь вечера Лилька с набитой сумкой вошла к нему в парадную. Я вцепился в дверную скобу, чтобы не кинуться за ней. Потом я малость успокоился, и меня одолел зуд познания. Я решил во что бы то ни стало узнать, сколько времени она останется у музыканта. Им хватило двух часов, и музыкант не провожал ее. Первый раз в жизни я почувствовал, что могу ударить женщину.

– Молчу, – сказал коммерсант, и никто из нас не сказал ни слова.

– Да, – сказал Иван, – с таким настроением много не навыясняешь. Что-то нужно было придумать, что-то такое, чтобы не спятить раньше времени.

И тут неожиданно для себя я сказал Ивану, что он, может быть, спятил куда раньше, что все его, так сказать, приключения наполовину заключались в утомленных любовью мозгах. Фантазии не фантазии, а так… типа того, что стоит человек на морозе и отмахивается от комаров. С одной стороны, он в полном соответствии с календарем мороз чувствует, а с другой – воображаемые комары кусают его до вполне ощутимых волдырей.

Все это я сказал и, честно говоря, думал, что Иван разозлится. Но лицо его вдруг просветлело, он посмотрел на меня почти что с любовью.

– Вот если бы и на самом деле так… – проговорил он мечтательно. – Если бы мне чудилось. И музыкант, и Альбина… Оно могло бы и перестать чудиться когда-нибудь… Нет, раз я тут, значит не в мозгах дело. Не могут же мозги съехать и у меня, и у милиции. Нет! Жаль.

Так вот, пока я стоял у вагончика, я додумался до того, что мне нужно перестать бояться. Мысль здравая, но подлое сознание вильнуло, и вдруг оказалось, что для этого важней всего выяснить, утопил ли художник второй пистолет? Подробностей не помню, но пока я на морозе два часа ждал Лилю, весь этот бред приобрел убедительность и стройность, и я знал, что к художнику с ревизией нужно идти немедленно.

Я отогрелся в отвратительном кафе и поехал. Мне художник открыл дверь. Открыл и не удивился. Он сказал: „Не удивлен, ибо вижу, что приперло. Раздевайтесь. Знаете, это очень удивительно, что вы до сих пор носите голову на плечах. Батюшки мои, да что у вас с ушами? Альбина! Аля!“ Теперь и я почувствовал, что уши мои пострадали не на шутку, пока я стоял в секрете. Десятки иголок оттаяли в тепле и впились. „Гусиным жиром! – сказал Валерий Викторович торжествующе. – Связи с провинцией, – объяснил он, глядя, как Альбина неощутимыми движениями смазывает мне уши. – Гусиный жир это еще что, вы бы видели рыжики, которые мне шлет теща, матерь Альбинина! Представьте себе рыжики с наперсток… – художник покрутил пальцем, силясь передать восхищение. – Стоит мне на эти рыжики взглянуть, и депрессии как не бывало!“ – „Завидую, – сказал я искренне, – но знаете, я по делу“. Как бы пресекая мои дальнейшие речи, художник выставил перед собой ладони и вышел. Он вообще много и без толку двигался и жестикулировал. Альбина, не выпуская моего уха из пальцев, тихонько сказала: „Зачем вы тут? К вашему сведению, пистолет я ему не отдала. Так что будьте любезны, не говорите лишнего“. Тут явился Валерий Викторович с рыжиками и графинчиком. „Догадываюсь, зачем вы пришли. Ну и черт с вами, пусть каждый останется при своем. В конце концов, главное то, что изумруд был в доме. Значит, его никто не крал. Значит, и беспокоиться не о чем. В каком-то смысле вы избавитель“. Мы выпили, и художник с причитаниями умчался за салом. „На кой черт вам пистолет?“ – „Мне с ним лучше, – прошептала Альбина. – Я тут ничего не понимаю. К нему таскаются все его бывшие. Кроме Магды. Я боюсь ее больше всех“. – „Не понимаю. Магда нормальная баба, к тому же и не приходит она к вам“. – „Ну, конечно. Магда нормальная баба, Юлиан нормальный мужик, а я тогда кто?“ – „А вот вы все-таки подите на Тучков мост в глухую полночь и бросьте пистолет в воду“. – „Он денег стоит. Ни за что не брошу“. Валерий Викторович в кухне стучал ножом. „Дура, – сказал я Альбине в самое ухо, – сама не заметишь, как выстрелишь. Выбрось хотя бы патроны“. – „Без патронов ему другая цена“, – сказала Альбина. Теплый ветерок ее шепота жег мне щеку.

Художник, наконец, нарезал сало и явился. Сало на кобальтовой тарелке было белым и прозрачным, как лепестки ромашки. „За любовь!“ – сказал художник, и Альбина поглядела на него как на помешанного.