Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Пилат легко приподнялся, но так, чтобы не вынырнуть из спасительной тени в предательское серебро света, и нащупал руками труп.

«С попавшим в несчастие обращаться д`олжно бережно…» — вспомнил он наставление ритора.

И Пилат, мстительно усмехнувшись, перевернул труп лицом вниз и, ухватив его за ноги, пригибаясь, споро поволок по улице дальше, в глубь кварталов развалин.

Некогда эта улица была вымощена наспех обработанным камнем, а теперь и без того неровная мостовая была ещё и усыпана обломками камня, поэтому всего трёх десятков шагов было достаточно, чтобы изорвать лицо трупа, обезобразить его до неузнаваемости.

Пилат сделал эти три десятка шагов, — но не остановился. Справа появился первый проём в некогда стоявшем здесь доме.

«Ни во что первое входить нельзя, — мелькнула мысль у Пилата. — Первое просчитывается. Даже если преследуемый действует по парадоксу».

Пилат миновал второй проём…

Также и третий.

А в темноту четвёртого нырнул.

Втащив труп на освещённое луной место, Пилат на мгновение распрямился. В глаза бросилась рукоять кинжала — чёрная, инкрустированная, с белой перламутровой полосой посередине.

Пилат подобную необычную рукоять однажды уже видел, мельком, но внимания тогда на кинжал, видимо, не обратил и потому вспомнить его сейчас не мог.

Пилат перевернул труп лицом вверх. Лицо было, разумеется, обезображено — но Пилату показалось, что оно ещё достаточно узнаваемо. Пожалев, что нет кинжала, чтобы отсечь голову трупу, наместник осмотрелся, различил лежавший рядом громадный камень, с усилием поднял его, чуть отступил, и, занеся высоко над головой, с силой обрушил его на лицо лежавшего перед ним человека — одновременно отскочив, чтобы на него не попали брызги крови и мозга.

Крови и мозга омерзительного человека.

Опасного не только при жизни, но особенно теперь — в своей смерти, и притом в объятиях Пилата.

Он должен был жить! Любой ценой — жить!

Кто бы мог себе представить такую его смерть?! В его, Пилата, объятиях!

А главное, где?!

И на подходе… куда?!

Пилат удостоверился, что труп теперь неузнаваем, и зачем-то столкнул его в какую-то, как ему показалось в темноте, яму. Пилат прислушался — ничего слышно не было. Огней приближающихся факелов не было тоже.

Пилат с облегчением вздохнул — успел! — и, не возвращаясь на улицу, бросился в развалины.

Сейчас главное — вернуться во дворец незамеченным.

Уже подходя к тайному ходу, Пилат в лунном свете внимательно осмотрел руки.

Умывать их нужды не было.

Потому что на них не попало ни одной капли крови ещё неостывшего… любовника его жены!

Всадник Понтийский Пилат, наместник Империи, смог забыться сном только под утро, спал он беспокойно, — в непрекращающемся кошмаре пытаясь вырваться из объятий трупа, — но безуспешно. Проснулся наместник в холодном поту с мыслью:

«Подставили! Меня — подставили!»

Пилат с силой зажмурился, пытаясь отогнать от себя ночной кошмар. Но случившееся с ним в эту ночь сном не было — и по-прежнему перед глазами Пилата маячило лицо, подсвеченное бледным серебром лунного света.

«Я… мешаю? Кому? »

Если «кто?» и «кому?» наместнику Империи выяснить ещё предстояло, то «зачем?» — было понятно сразу. Каково бы ни было имя заказчика ночного убийства, было очевидно, что у него, Пилата, поднявшегося столь высоко в иерархии Империи, пытались власть из рук вырвать.

А ради чего ещё, собственно, вообще вступают в борьбу?

Зачем убивают?

Ради власти!

О, власть нужна всем.

Стократ тем, у кого её из рук пытаются вырвать.

И Пилат, хотя с недавних пор и начал своей должностью тяготиться и даже подумывал о побеге из дворца (обратно в казармы, а может быть, и ещё дальше), теперь готов был во власть вцепиться, держаться за неё как никогда.

«Но кто, кто нанес удар?! Кто? Кинжал — врага жало, а где его глаз? — напряжённо хмурился наместник Империи. Его пальцы преторианским перстнем отнюдь не поигрывали, но, напротив, бережно ограждали. — Предательство? В самом дворце? Да, не зря этот царь Ирод выстроил не дворец, а скорее крепость… И эти тайные в скале ходы… Боялся царь…»

Наместник непроизвольно оглянулся.

«Кесария? — так называлась официальная столица провинции. — Нет, враг скорее в Риме… Где начинать искать?»

Задумавший сместить наместника мог сам остаться в тени и, вполне возможно, в городе даже не появлялся: ведь в Иерусалиме приезд римлянина достаточно значительного, чтобы претендовать на наместничество, был бы слишком заметен.