Сергей Носов - Грачи улетели

Первая остановка. Их высадили с вещами на перрон.

– Ничего, ничего, – говорил Дядя Тепа ошарашенным товарищам, – все хорошо, я знал, что так будет, не волнуйтесь, на этой ветке нет дорожной полиции…

У Щукина дрожали руки.

– Ты знал, что так будет, и не купил билеты? Почему ты не купил билеты?

– Да, почему? – спросил Чибирев.

– Не купил и не купил, – весело отвечал Дядя Тепа.

– Как это так – “не купил”?! – воскликнул Чибирев.

– Так купи! – потребовал Щукин.

Дядя Тепа, не сказав ни слова, куда-то пошел. Остановился он перед расписанием поездов – стал изучать. Потом долго рассматривал карту железнодорожных линий. Потом подошел к краю перрона и устремил взгляд куда-то в даль – по ходу движения поездов. За ним наблюдали попутчики.

– Где билеты? – спросил Чибирев, когда Тепин вернулся.

– В кассе, – сказал Дядя Тепа.

– Ты не хочешь купить нам билеты?

– Хочу, но не могу. И не хочу, если честно.

– Но почему???

Он объяснил, почему. Отчасти по убеждению, отчасти по экономическим соображениям. На этой ветке он никогда не платит за себя, а уж за троих не заплатит тем более. Он назвал сумму, на его взгляд, грандиозную, – здесь ужасно дорогой железнодорожный транспорт. “Но ты ведь обещал довезти нас до дома!” – заорал Щукин. “Я и довезу”, – отвечал Дядя Тепа. “По-человечески!” – взревел Чибирев. “Мало ли что обещал! Если бы не обещал, вы бы тогда не приехали!”

– Ты нас кинул? – спросил Щукин. – Заманил без денег и кинул? В чужой стране!

– Кто кинул? Я кинул? Как же я кинул вас, если я с вами? А вы со мной!

Подходил следующий. Щукин и Чибирев объявили, что без билетов не сядут.

– Напрасный демарш. У меня все равно нет денег. Я не знал, что вы такие нервные. Будьте мужчинами, возьмите себя в руки. Другого пути нет.

Сели, куда же деться. Точнее, вошли. В поезде они немедленно последовали, предводимые Дядей Тепой, в ближайший туалет. Туалет был меньше всего похож на туалет, скорее уж – на образцовую экспозицию из музея туалетов. Как ненастоящий, декоративный какой-то и в этом смысле нефункциональный. Иная сантехника, иная эстетика – и очень тесно. На троих он, конечно, не был рассчитан, тем паче с вещами. Если бы не сумки и рюкзаки, если бы не восемьсот мухобоек, можно было бы уместиться втроем, пускай бескомфортно, но относительно сносно. С багажом пребывание в туалете превращалось в невыносимую пытку. Рюкзак Щукина придавил к стене Чибирева, а рюкзак Чибирева прижимал Щукина к Дяде Тепе, который, чтобы не упасть, упирался кулаком в зеркало. Две сумки вместе с унитазом образовывали трехэтажное сооружение. Еще одна сумка, распираемая изнутри букетами мухобоек, сама собой поставилась на попа и больно колола Чибирева острым выступом в левую ляжку. Металлической тележке не нашлось места на полу, ее держал на весу Щукин, как бы отгораживаясь от Дяди Тепы, при этом ручка тележки давила Дяде Тепе в область четвертого позвонка, но он терпел, скривив шею. Через минуту у Щукина затекли руки. А у Чибирева левая нога. Чибирев подумал, что по-русски это место называют “удобствами”. Какие на хер удобства? – подумал Чибирев. Дядя Тепа тоже страдал. Вот когда им было дано понять, как способно тормозить себя время, замедляться, останавливаться, дразнить невозможностью ближайшего будущего – и как будто вопреки осязаемой быстроте их собственных материальных тел, проносящихся над неподвижными шпалами.

Щукин, по правде сказать, умел бороться с разбуханием времени; ветеран сторожения, профессиональный дежурный, он знал цену труду на галерах бездействия, когда все, что он должен был делать, – это лишь быть; но ведь тогда он мог сачковать, а теперь надо взаправду терпеть, то есть хуже, чем вкалывать, ибо хуже, чем терпение, не бывает работы.

Щукин, чей опыт борьбы с вялотекущим временем был богат, сам, не выдержав, торопил: ну скорее ж, скорей. И сжимал зубы.

А что скорость? Скорость поезда была – сама по себе. Вне влияния на приближение сроков. Можно было сколько угодно торопить поезд – соразмерно разбуханию времени удлинялась, по-видимому, и дорога, так что скорость была ни при чем; хоть стой. Ожидание осложнялось невозможностью в этом сортире никаких вразумительных событий, кроме разве что ударов сердец и прихода на ум то Щукину, то Чибиреву одинаково злых пожеланий в адрес Тепина. Чибирев даже хотел пнуть ногой гада и с трудом удержался, чтобы не пнуть, иначе бы не удержался на месте.

Глядя в зеркало, он думал о трех грациях (ведь надо же о чем-нибудь думать). Да уж. Три грации. Ничего не попишешь.