Павел Пепперштейн - Cвастика и Пентагон

Видимо, недолго осталось ей там работать. Впрочем, директор санатория, кажется, тоже пал жертвой ее красоты – поэтому пока что она держится.

Все эти влюбленные в нее люди – особенно, конечно, подростки – могли совершить эти убийства.

Давайте прокатимся в Тополиное по весеннему ветерку, там как раз пух летит, красота. Посмотрите дом, познакомитесь с Лидой Григорьевой, поговорите с жильцами, с подростками. Будем вам от всей души благодарны, Сергей Сергеевич.

– На тополиный пух у меня аллергия. И вообще… Все это, друзья мои, лепота, но всего лишь, боюсь, узоры, к делу отношения не имеющие. Извините, в Тополиное с вами не поеду – незачем. Общаться с красавицами и подростками, гулять по виллам – все это мило, но возраст не тот. Да и к делу это все отношения, боюсь, не имеет. Вы ребята молодые, романтичные, устали от грубых разборок с ОПГ. Хочется вам изысканной, европейской тайны. Я вас понимаю. Так и быть, прокачусь с вами в Ялту, в морг, посмотрю на труп Рогача. Среди всех этих узоров меня одно интересует: что это за яд и как он попал в тела троих стариков. Хочется перемолвиться словом с судебным экспертом, с патологоанатомом. Вот и эти фотографии так называемых ожогов вы, пожалуй, оставьте. В этом есть что-то интересное. А позы трупов совсем не свастичные – чистейший домысел. Поэтому остальные фотографии заберите.

Курский отодвинул от себя папку с фотографиями трупов и виллы, оставил только два снимка со странными красными линиями на коже жертв.

– Это мне что-то напоминает. Где-то я нечто подобное видел или слышал о таком. Надо вспомнить, – сказал он, глядя на «ожоги».

Лыков и Гущенко переглянулись несколько разочарованно.

Но, с другой стороны, старик Курский все же втягивался, поэтому они не стали унывать и быстро отвезли его на своей машине в Ялту, в морг, где Курский осмотрел труп, поговорил с патологоанатомом и вернулся к себе домой.

Прошла спокойная неделя. Курский не слишком задумывался об этом деле – собственно, он ни о чем не задумывался. Тем не менее фотографии двух «плетенок» (так он мысленно называл лабиринтообразные переплетения линий на коже трупов) он повесил на стену, на веранде, приколов их канцелярскими кнопками, затем на глаза ему попались несколько ватманских приятных листов и цветные карандаши. От нечего делать он начал перерисовывать «плетенки» на ватмане. Занятие это было непростое, но удивительно спокойное.

По-прежнему он каждое утро ходил на море, долго смотрел на пену прибоя, на пенные орнаменты, сплетающиеся и расплетающиеся, и ему казалось, что почти неуловимый и подвижный узор, состоящий из многих водоворотов, кружений, спиралей, чем-то напоминает хаотическое переплетение линий, обнаруженное на телах Руденко и Рогача.

Затем, несмотря на то что море было холодным, он входил в воду и плыл, и в эти моменты ему казалось, что его старое тело становится детским, легким как пух и ничего еще не знающим о скуке и ужасе жизни.

В мозгу его, освобожденном от забот властью его ничем не обремененной старости, возникали простые сказочные слова, например: «У самого синего моря», – и, повторяя до бесконечности эти слова, он бывал счастлив.

В одно такое утро, выйдя из воды, он увидел на берегу модную спортивную фигуру Лыкова, который услужливо протягивал ему полотенце.

– Ну что, как жизнь-то? – равнодушно спросил Курский, растираясь.

– Жизнь ничего, а вот новая смерть в Тополином, – сказал Лыков. – Сулейменова Зульфия Ибрагимовна найдена мертвой четыре часа назад в доме «Свастика». Старуха во время Великой Отечественной войны была радисткой. Найдена на лестничной площадке между двумя этажами.

– Она там?

– Да, не трогали. Хотели, чтобы вы осмотрели все на месте. Поза традиционная, как и у предыдущих жертв. Едем?

Курский кивнул, и они сели в автомобиль. Он бы, наверное, не поехал, но после холодного моря ему становилось так бодро и свежо, что появлялась тень былого азарта.

Тополиное действительно окутано было белым пухом, словно снег вился в воздухе, ложился на сияющее море, летел, падал, воспарял.

Они подъехали к дому, который Курский уже видел на фотографиях. От каменной арки поднималась к дому узкая лестница, возле арки стояла машина «скорой помощи» и две милицейские.

К ним уже бежал Гущенко. Его молодое загорелое лицо искажено было возбужденной радостью – он казался счастливым, и все из-за того, что приехал «князь» (так они с Лыковым прозвали Курского).

«Князь втянется. Не сможет не втянуться», – убежденно говорил Гущенко товарищу. И, как видно, оказался прав.