Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

Она хотела обнять его, но он оттолкнул ее руки:

– Не пытайся меня обольщать, когда мне так тошно. Я каждый день спрашиваю себя, как я могу после стольких лет, стольких страданий приходить домой и не уставать видеть тебя. И все же год из года я продолжаю любить тебя, верить тебе и нуждаться в тебе! Пожалуйста, не превращай мою любовь к тебе в безобразную комедию.

Выражение ее лица стало недоуменным и мрачным; полагаю, что мое – тоже. Или я неправильно понял, или он не любит ее больше? Мама глядела на эти кровати, будто сама удивлялась, зачем они здесь.

– Крис, пожалей меня! – сказала она, снова раскрывая объятия.

Он покачал головой.

– Пожалуйста, не делай вид, что не понимаешь! – попросила она. – Я не помню, чтобы я покупала корзину. Прошлой ночью мне приснился сон, что я пришла сюда и поставила кровати рядом… но когда я сегодня поднялась сюда, то подумала, что это ты поставил их!

– Кэти! Не ставил я их!

– Выйди из тени. Я тебя не вижу.

Она отодвинула руками воображаемую паутину. Или там правда была паутина? Но она сразу же посмотрела на свои руки враждебно, будто они предали ее.

Я огляделся. Да, чердак никогда еще не выглядел таким чистым. Пол был выскоблен, куски старого картона аккуратно сложены стопочкой. Она даже развесила на стенах сухие букеты и картины – для уюта.

Папа смотрел на нее, будто она тронулась рассудком. Я удивлялся: ведь он врач, отчего же он не поймет ее состояния? Отчего молчит? Или он думает, что она притворяется, будто ничего не помнит? Он мягко сказал:

– Кэти, не гляди так испуганно. Больше тебе не нужно плыть, захлебываясь, в море лжи. Ты не потонешь. У тебя не будет видений. И не придется хвататься за соломинку, потому что всегда рядом буду я. – Он обнял ее, и она отчаянно вцепилась в него. – Все хорошо, дорогая…

Он гладил ее, вытирал слезы, бегущие по ее щекам. Потом поднял ее голову за подбородок, и их губы встретились. Поцелуй их длился без конца; я стоял, затаив дыхание.

– Бабушка умерла. Фоксворт-холл сгорел дотла.

Фоксворт-холл? Что это такое?

– Нет, Крис. Не верю. Я только что слышала, как она взбиралась по лестнице. А как она может взойти по лестнице, если она боится высоты?

– Ты что, спала здесь и тебе приснилось?

Я поежился: о чем они, черт возьми? Какая бабушка?

– Да, – проговорила она, целуя его. – Наверное, я приняла душ, легла на террасе в спальне, и мне приснился дурной сон. Я даже не помню, как я здесь очутилась. Я не помню, как поднялась сюда по лестнице, отчего я начала танцевать. Иногда я ощущаю, что я – это она, и тогда я ненавижу саму себя!

– Нет, ты не она, и мама далеко теперь, она никогда не сможет вмешаться в нашу жизнь. Виргиния отсюда в тысячах километров, и все, что было, – прошло. Спроси сама себя: если мы выжили в худшие времена, неужели мы сдадимся и не переживем лучшие?

Мне хотелось то уйти, то остаться, я ничего не понимал. Я видел своих родителей со стороны, как чужих людей, юных, несовершенных, слабых, какими я их не представлял.

– Поцелуй меня, – пробормотала мама. – Прогони эти призраки. Скажи, что любишь меня и будешь любить всегда, что бы я ни сделала.

Он охотно исполнил все ее желания. А потом, успокоенная, она попросила его потанцевать с ней. Она снова поставила пластинку, и полилась музыка.

Я видел, как неловко он делал балетные па, столь знакомые мне. У него не хватало грации, чтобы вести такую партнершу, как моя мама. Мне было неудобно за него. Она поставила другую пластинку, танцевальную мелодию. Теперь папа чувствовал себя увереннее. Прижавшись щека к щеке, они скользили по чердаку.

– Мне так не хватает тех бумажных цветов, которые мы видели, просыпаясь, – проговорила мама.

– А помнишь, как внизу под лестницей близнецы смотрели маленький черно-белый телевизор… – с закрытыми глазами сказал папа. – Тебе было в то время только четырнадцать, и, к своему стыду, я уже тогда любил тебя.

К стыду? Почему?

Он не мог знать ее, когда ей было четырнадцать. Я нахмурился, стараясь припомнить, когда они встретились. После того как родители мамы погибли в автомобильной катастрофе, мама и ее сестра Кэрри убежали из дома. Они поехали на автобусе на юг, и одна добрая чернокожая женщина по имени Хенни взяла их домой, к своему хозяину доктору Полу Шеффилду, который великодушно принял двух девочек. Мама там продолжила заниматься балетом и там же встретилась с Джулианом Марке – моим отцом. Я родился вскоре после его гибели. Тогда мама вышла замуж за дядю Пола. Он – отец Барта. Уже потом, много лет спустя, она вышла замуж за приехавшего туда Криса, младшего брата Пола. Значит, откуда ему было знать маму, когда ей было четырнадцать? Неужели они соврали нам? О боже…