Татьяна Москвина: Она что-то знала

Как большинство одарённых русских людей, Яков Михайлович слишком многого хотел от жизни. А давно известно, что русским, желающим полной смены общественного строя, редко приходит в голову убрать в собственной квартире. Ну до этого ли? Отличная трёхкомнатная квартира Фанардина была запущена катастрофически – классическая экспансия книг и бумаг.

Анна не знала того, что знают все профессиональные журналистки товарного вида – с возрастом интервьюируемого отечественного мужчины опасность сексуальных домогательств возрастает. Вы можете чувствовать себя в полной безопасности с лицами не старше сорока. Далее кривая возможного лезет вверх и резко возрастает после отметки в шестьдесят. К знаменитостям старше семидесяти надо идти подумавши и вооружившись вариантами галантного отпора. Но если ваш герой – бывший сталинский сокол и, стало быть, ему крупно за восемьдесят, вас не спасет ничто. Сила жизни у выживших в двадцатом веке есть величина фантастическая. Шуршащие по своим громадным сталинским квартирам усохшие старички, чья истаявшая плоть уже ничем не прикрывает давно поселившуюся в них нечистую силу, жаждут молодой крови всеми врождёнными присосками и нажитыми фибрами. Некоторые прямо с ходу запрыгивают на даму и впиваются ей в губы.

Анна с такими явлениями не встречалась, но её центры безопасности работали чётко: Фанардин, по её ощущениям, мог посягать, но невинно и не противно.

К визиту Анны Фанардин расчистил уголок на кухне. Его благополучие пришлось на пору середины семидесятых – начала восьмидесятых годов, о чём говорила небольшая коллекция гжели, крупный советский телевизор последнего призыва и белые крашеные полки. В коридоре им встретилась старая немецкая овчарка с отвисшим брюшком. Собачка хорошо и разнообразно пожила. Чтоб лаять – так это даже не обсуждалось.

– Это моя старушка Эльза. Чего я с ней натерпелся, вы не представляете. Весь Союз писателей потешался над «Яншиными щенками»… Главная заповедь всякой порядочной женщины – это давать редко и грамотно. А моя собачья Марлен Дитрих давала часто и без разбору. Не пойми что рождалось, вроде нас, советских людей… Тоже новую породу вывели – хрен с редькой на берёзе… Ну что, Анечка, коньячку?

«Одну рюмку выпью», – решила Кареткина.

– Вот, приготовил для вас, – и Фанардин, быстро и чётко отработав экспозицию разговора, из которого выяснилось, что Анна училась в Университете, была замужем и политикой не интересуется, притащил груду старых фотографий. – Это вот незабвенные шестидесятые, самый конец.

С фотографий на Анну смотрели смешно одетые и раскрашенные девушки – вдвоём, втроём, вчетвером, с молодым кудрявым человеком небольшого роста (э-э, Яков Михайлович, да это вы…). Фанардин комментировал.

– Их было четверо, девичий бор, кружок, тайное общество, можно сказать. Учились в одной школе. Лиличка, потом Роза Штейн – видите, какие резкие черты, ей здесь восемнадцать, а кажется верных тридцать, да? Круглая отличница, вся из ума прям сшитая. Я её боялся до энуреза. Алёна Царёва – чудо. Был бы скульптором, взял бы её для символа России. Коса какая, чувствуете? Сейчас уже нет, конечно, косы-то. Ну и… Марина…

– Господи, – сказала Анна. – Я сейчас только вспомнила. Марина Фанардина, актриса… ваша жена?

– Пять лет в колонии строгого режима, – усмехнулся Фанардин. – Это я так называю этот брак. Никогда потом не встречал более красивой и более ужасной женщины – да и не искал. После Марины мне, кроме покоя, ничего не хотелось уже никогда.

– Дружили в молодости, а потом, как это бывает, жизнь развела наш «девичий бор»?

– А вот как раз не так, – ответил Фанардин. – Они всегда держали связь между собой. Более того, мне известно, что накануне смерти Лилички и Роза, и Алёна, и Марина навещали её и провели с ней почти два дня. Понимаете, это было непросто – их союз. Даже мне, ближнему, они всего не рассказали.

– Простите, Яков Михайлович, что это значит? Кружок в греческом стиле, что ли, сафическая дружба? В конце шестидесятых?

– Нет, это вряд ли. Разве что Марина могла из любопытства, из мерзкого холодного любопытства, которое в ней, кажется, до сих пор не перевелось. Но не девочки. Нет, в их кружке была другая тайна.

– Тайна? – с изумлением переспросила Анна. – Не какой-нибудь дурацкий фанатизм, не девичий зуд общения, проходящий после свадьбы, – самая настоящая тайна?

– Да. Я ведь тоже сначала с юмором и раздражением смотрел на закадычных подружек своей жены. Раздражало их влияние – Марина без их согласия не выходила за меня, а согласия они не давали полгода. Меня Роза невзлюбила, а Роза была головой компании, как Лиличка – совестью, Алёна – душой, а Марина… не знаю. Чёртом, наверное…