Кен Калфус - Наркомат просветления

— Гробница… — пробормотал пришедший.

— Гробницей будет служить хрустальный саркофаг, — прошептал Астапов, не в силах шевельнуться. — Пятигранный ящик из стекла, тонированного антисептическим, научным зеленоватым оттенком. Гробницу будут поддерживать бронзовые колонны классической формы. Тело будет покоиться на приподнятом ложе, в удобной домашней одежде, контрастирующей с роскошью ложа. Словно он задремал, читая. Тусклый, сходящийся луч света будет падать на его тело, не задевая прочих частей гробницы, так что посетители будут идти в почти полной темноте. Словно единственным источником света служит само тело. Записанная музыка, звучащая в помещении, сочиненная специально для этой цели, должна по государственному указу стать канонической; ее будут играть на всех государственных мероприятиях и празднествах. Каждый день к гробнице будет возлагаться свежий букет роз — это должна делать девушка незапятнанного рабоче-крестьянского происхождения, чья девственность удостоверена врачами.

— Мавзолей…

— Мавзолей будет сначала деревянный, затем мы воздвигнем каменный, — выпевал Астапов. — Красный гранит и порфир — символы коммунизма, черный лабрадорит — знак нашей вечной скорби. Камень привезут из карьеров всех стран мира, где есть действующие, легально или нелегально, Коммунистические партии. В СССР карьер, из которого взят камень для Мавзолея, будет объявлен национальным памятником. Мавзолей будет иметь идеальные геометрические пропорции — усеченная пирамида, размеры которой основаны на простых числах, числе пи, вычисленном с точностью до тысяча девятьсот семнадцатого знака после запятой, и метрическом объеме черепа Ильича.

— Место…

— Красная площадь. У Кремлевской стены, возле Лобного места. Все официальные делегации и демонстрации будут проходить мимо трибуны, расположенной на крыше Мавзолея, где выстроятся вожди Партии в соответствии с важностью их партийных должностей. Другого движения транспорта на площади не будет. У почетного караула, назначаемого из числа героев войны, будет своя собственная форма, строевые учения и знаки отличия. Избранные рабочие и партийные активисты получат почетное право пройти через Мавзолей, чтобы отдать почести Ильичу; они будут ждать в очереди, которая растянется на десять или двенадцать часов. Это будет самый памятный день их жизни.

— Улицы…

— Будут названы в его честь. И города тоже. В каждой области будет город, названный его именем. Старая столица тоже будет переименована в его честь. День его смерти будет объявлен государственным праздником; дети, рожденные в этот день, получат его имя и будут известны как «дети Ильича». Его изображение будет запечатлено на пепельницах, чашках, тарелках, коврах, полотенцах, сигаретных пачках, лопатах, выдаваемых политзаключенным, на мыле, школьных портфелях, пеналах, платках, шапках, лозунгах, горных пиках, радиоприемниках, колыбелях, циферблатах часов, ружейных ложах, деках скрипок, бумажных деньгах и продуктовых карточках, на эмали и фарфоре, на корпусах кораблей и фюзеляжах самолетов. Песни будут прославлять его любовь к природе.

— А кто же понесет истину Ильича в массы?

— Если Ильич дерево, то он — огонь. Если Ильич нож, то он — разрез. Он — бумага, на которой высыхают чернила, молот, ищущий наковальню, пуля в полете, поцелуй. Он — завершенное намерение.

После этого, под взглядом фигуры, Астапов провалился в глубокий сон и не просыпался до рассвета.

Никто не приходил в Большой дом в этот день — болезненно сухой, безоблачный понедельник, когда лед был везде и повсюду, и казалось, что сам воздух состоит изо льда и дышать им невозможно. В других домах что-то происходило, их трубы яростно дымили. Сборища. Совращения. Заговоры. Сталин что-то затеял. Он опаснее, когда не на виду.

А потом, ближе к вечеру, из лесу вышла процессия, словно с похорон. Крупская, подглядывая из-за занавесей, видела, как они проламывают сапогами наст перед домом: этот харьковский доктор, мальчишка Грибшин, называющий себя Астаповым, и самым последним — Сталин. Мальчишка и доктор тащили большой черный сундук. Сталин следовал за ними на расстоянии, едва поспевая.

Она позвала профессора Кожевникова, хоть и не доверяла ему более.

Грузно сошла вниз, чтобы встретить их в прихожей и загородить им путь. Трое гостей встали в середине комнаты, задержанные ее присутствием. Какое-то время все молчали, потом Сталин бросился на нее и поцеловал в щеку, которую в этом столетии ни разу не пудрили и не румянили. Ее парализовало, словно от яда. Сталин вскричал: