Джек Керуак - Ангелы опустошения. Книга 2

Эриксон на самом деле девушка неимоверного значения у нас на Манхэттене которая теперь влияет на целую кучу всего своими телефонными звонками и снами и заговорами за пивом о том как свести кого-нибудь с кем-нибудь, и делает мужчин виноватыми. Потому что (возлагая вину на мужчин) она безупречно чувствительная открытая барышня хоть я сразу и подозреваю ее в злых умыслах. Что же касается Хипер, то у нее тоже дурной глаз, но это лишь потому что ее избаловал дед-самоучка, который присылает ей на Рождество что-нибудь типа Телевизоров прямо на квартиру а на нее это не производит ровным счетом никакого впечатления — Только позже я выяснил что она к тому же ходила по Гринвич-Виллидж в сапогах, и с хлыстом. Но я не могу видеть что причина-то врожденная.

Мы все вчетвером пытаемся ее сделать, четверо кашляющих уродов-бродяг у них на крыльце, но я вижу что выигрываю только лишь глядя ей прямо в глаза своим голодным нарочито «сексуальным» взглядом хочу-тебя который однако так же подлинен как мои штаны или ваши, мужчина вы или женщина — Я хочу ее — Я не в себе от усталости и розовых слюней — Эриксон приносит мне милое пиво — Я буду любить Хипер или умру — Она это знает — Однако начинает петь все мелодии из Моей Прекрасной Леди изумительно, имитируя Джули Эндрюс в совершенстве, выговор кокни и все остальное — Я теперь понимаю что эта крошка-кокни в моей предыдущей жизни была мальчишкой Сутенерчиком и Воришкой в Лондоне — Она вернулась ко мне.

Постепенно как обычно и бывает, мы парни все вчетвером проникаем в ванную и принимаем душ и должным образом как-то чистимся, включая даже бритье — Нам всем предстоит теперь веселая ночка надо найти в Деревне [21] Имеется в виду Гринвич-Виллидж. какого-то старого друга Саймона, вместе со счастливыми Рутами, походить по холодным милым нью-йоркским ветрам влюбленными — Ох Господи.

Что за конец для этого кошмарного путешествия на север.

И где же мой «мир»? А, вот он в этом животе пижамного хлеба. Этот непослушный ребенок с сияющими черными глазами который знает что я люблю ее. Мы все выходим на улицы Деревни, колотим в окна, находим «Генри», гуляем по парку Вашингтон-Сквера и в одном месте я демонстрирую своей Рут свой лучший балетный прыжок которая его полюбляет — Мы идем рука об руку позади всей остальной банды — Я думаю Саймон немного разочарован что она не его выбрала — Ради Бога Саймон дай же мне хоть что-нибудь — Неожиданно Рут говорит что нам с ней вдвоем непременно надо пойти и еще раз послушать всю пластинку Моя Прекрасная Леди, встретиться с остальными попозже — Идя с нею рука об руку я показываю на окна верхних этажей моего бредового Манхэттена и говорю: "Я хочу написать обо всем что происходит за каждым из тех окон!"

"Здорово!"

На полу в ее спальне пока она заводит проигрыватель я лишь целую ее и опускаю на пол, как недруга — она отвечает мне как недруг говоря что если она и будет заниматься любовью то не на полу. А теперь, во имя 100 %-ной литературы я опишу нашу любовь.

Она как большая сюрреалистическая картина Пикассо где то и это тянется к тому и этому — даже Пикассо не хочется быть чересчур точным. Это Райский Сад и годится всё. Я не могу придумать ничего более прекрасного в моей жизни (и эстетичного) чем держать обнаженную девушку в своих руках, боком на постели, в первом предварительном поцелуе. Бархатистая спина. Волосы, в которых текут Оби, Параньи и Евфраты. Затылок первочеловека ныне обратившегося в змееобразную Еву у Падения Сада где чувствуешь личные мышцы действительно животной души и никакого пола там нет — но О остальное столь мягкое и невероятное — Если б мужчины были так же мягки я б любил их за это — Подумать о том что мягкая женщина желает жесткого волосатого мужчину! Сама эта мысль поражает меня: где ж красота? Но Рут объясняет мне (поскольку я спросил, прикола ради) что из-за ее чрезмерной мягкости и хлебного живота ей все это осточертело, и она возжелала грубости — в которой увидела красоту по контрасту — и поэтому снова как у Пикассо, и как в Саду Яна Мюллера, мы усмирили Марса нашими обменами твердого и мягкого — С несколькими дополнительными штучками, вежливо в Вене — это привело к запыхавшейся вневременной ночи чистого милого восторга, закончившейся сном.

Мы ели друг друга и пахали друг друга жадно. На следующий день она сообщила Эриксон что это был первый ехtase в ее карьере и когда Эриксон мне сказала об этом за кофе мне было приятно но по-настоящему я в это не поверил. Я сходил на 14-ю Улицу и купил себе красную ветровку на молнии и в тот вечер Ирвину мне и пацанам пришлось идти искать себе комнаты. В одном месте я чуть было не купил комнату на двоих в Христианском Союзе Молодых Людей для себя и Лаза но потом передумал поняв что он будет лишним грузом для моих нескольких оставшихся долларов. Наконец мы нашли комнатку в пуэрториканской ночлежке, холодную и унылую, для Лаза, и уныло оставили его там. Ирвин с Саймоном отправились жить к богатому ученому Филлипу Вогэну. Той ночью Рут Хипер сказала что я могу спать с ней, жить с ней, спать с ней в ее спальне каждую ночь, стучать на машинке все утро когда она уходит на работу в агентство и болтать с Рут Эриксон весь день за кофе и пивом, пока она не вернется вечером домой, когда я буду в ванной втирать мази в ее новые потертости кожи.