Дмитрий Быков - Орфография

— Ви… теч… ка, — выговорил он наконец.

Казарин извлек из запасников коричневый, прожженный в нескольких местах бант — тот самый, в котором его как-то увидел Фельдман и заметил: «Да вы совсем франтом!» Хламида был в черной хламиде неизвестного происхождения, придававшей ему чрезвычайно торжественный вид. Да и случай был подходящий — свадьба случается не каждый день.

Наотрез отказались прийти только Хмелев и Корабельников — два последних оплота враждующих коммун. Краминов и Ловецкий, наслаждаясь легальным общением, хлопотали у скатерти, расстеленной посреди моста. Погода в свадебный вечер выдалась на диво: после внезапного снегопада по случаю демонстрации, после промозглых холодов первой майской недели пришло настоящее тепло, начала расправляться и оживать побитая снегом трава, — и хотя на липах вокруг яхт-клуба молодые листья висели бледно-зелеными тряпочками, дубы на Масляном лугу выпустили крепкую, свежую листву. Ночи уже почти не было — темная синева удерживалась на небе только в самое глухое время с двух до трех, и уже в четыре бледно золотился восток. Вечер четырнадцатого мая был теплый, бледно-сиреневый и словно застывший: недвижно сиял бледный свет над стрелкой Елагина острова, и недвижно стоял лес на Крестовском; все замерло в блаженстве и томлении.

Они почти одновременно, попарно спускались к воде и располагались на мосту, соединявшем острова: Алексеев и Конкин, Борисов и Долгушов, Фельдман и Горбунов, Комаров и Соломин… Хламида прикатил на извозчике с неизменным ящиком вина. Ять явился, когда на скатерти было уже расставлено царское, по меркам восемнадцатого года, угощение: соленые огурцы, сало, небольшой кусок ветчины, сыр (который на складе у Шраера заплесневел, и торговец теперь выдавал его за рокфор); елагинские спекулянты расщедрились, умилившись событию, и извлекли из запасов изюм и даже окаменевший рахат-лукум. Молодых еще не было — они, по замыслу организаторов церемонии, совпадавшему с их собственным желанием, должны были появиться не сразу, дабы возможная все-таки перепалка между враждующими лагерями не омрачила им праздника. Никакой перепалки, однако, не возникало: все сидели молча по разным сторонам моста. Молчание уже становилось неловким, когда его басовито нарушил Борисов:

подхватил Ловецкий.

— А что, господа, ежели бы Карамзин был не седой историограф, а прелестная женщина в расцвете сил? — обращаясь как будто к одним крестовцам, но на деле ожидая встречной елагинской реплики, предположил Краминов. — Ведь, пожалуй, Шишков не устоял бы, и гуляла бы «Беседа» на свадьбе с «Арзамасом»! Елагинцы молчали.

— Да что уж! — внезапно сказал Горбунов. — Дело молодое. Не думайте, что уж насовсем мир… но на один вечер по такому случаю можно и сойтись.

— Да зачем же мир насовсем! — горячо заговорил Борисов, переходя на елагинскую сторону моста и усаживаясь рядом с Горбуновым. — Вечный мир в гробу, а живым можно и должно спорить.

— Ежели соль перестанет быть соленою, — солидарно прогудел Соломин, — так ее останется выбросить вон на попранье людям!

— Если мы перестанем спорить, — продолжал Борисов, — нас ведь тут же передавят. Либо мы против вас, либо какой-нибудь Иван Грозный против всех!

— Так что ж вы этому Грозному пятки-то лижете?! — не выдержал Алексеев. — Если всё понимаете, что ж вы с ним заодно — вот я чего в толк не возьму! Это была уже почти победа — начинался жестокий, но живой спор, который всегда предпочтительнее отчуждения.

— Да ведь мы не с ним заодно, это он случайно согласен с нами, — присоединился к Борисову Краминов. — Вы же видите — нам от них никакой выгоды, и хватают они всех без разбору — что наших, что ваших. Мы для них неотличимы. Сегодня глаза друг другу выцарапываем, а завтра рядом болтаемся.

— Стало быть, ежели нас завтра разгонят или пересажают — вы в оппозицию уйдете? — не унимался Алексеев.

— Куда нам уходить, мы и так… — махнул рукой Борисов, не уточняя, что именно «и так».

В этот момент спор прервался, ибо со стороны Елагина острова к мосту приближалась Ашхарумова в белом платье под руку с Барцевым в широком даже для него сюртуке, который где-то раздобыл всемогущий Извольский. Сам Извольский, в безупречном костюме, сияя улыбкой, шел чуть поодаль.