Дмитрий Быков - Орфография

— А мы уже думали, вы не вернетеся, — ласково, угодливо говорила дворничиха. — Не видно и не видно: ну, думаем, совсем ушел… А сами мы не вселялися, нет, домовой комитет вселил… — Она произносила «домовой», с ударением на последнем слоге, словно комитет состоял из мелких домашних божеств в духе Ремизова: входите, мол, гости дорогие, располагайтеся… Угодливость и ласка в ее голосе тоже казались влажными и словно облепляли лицо, как белье в коридоре; дворничиха явно боялась, что их теперь выселят.

Она предложила ему вареной картошки с постным маслом и куском вязкого хлеба (он жадно съел все это, отметив, что его любимые тарелки давно не мыты; видимо, водопровод так и не работал с зимы). Налили ему и стакан слабого чаю и даже дали к нему кусок серого сахару, который он с наслаждением разгрыз. Пока он ел, дворничиха стояла рядом, не сводя с него глаз и вытирая сухие красные руки о передник. Ему было неловко, что она так волнуется.

— Это все, положим, понятно, — сказал Ять по возможности беззлобно. — Но мне-то где же теперь жить? Я ведь заплатил за полгода вперед, квартира-то моя…

— А вы спросите в домовом комитете, они и скажут! — Дворничиха от души обрадовалась, что можно на кого-то перевалить решение. — Вы к ним ступайте, и они всё скажут!

— А ежели ночевать, так вот в кухне пока, — с неприкрытым злорадством добавил из коридора столяр; дворничиха усердно закивала.

— И где этот ваш комитет?

— Председатель комитета в седьмой квартире, Матухин Николай, с бондаревского завода, — частила она — Он вам все и обскажет, как и что…

— Мы ж не своей волей, — пробасил дворник из угла. Он ужасно смущался и вступил в разговор, только когда Ять собрался уходить. — Я ж разве своей волей полез бы… нешто мы без понимания… Но видят — пусто, а с дитями как?

Дети с визгом носились по коридору, но вышел столяр и влепил одному здоровую затрещину. Младшие притихли, а старший так и сидел в своем углу с книжкой — то был «Географический атлас» в издании Миронова, Ять дорого за него дал, — и внимательно изучал политическую карту Европы на цветной вкладке. Ять подумал было, что мальчика интересует исключительно качество бумаги — змей или мало ли что, — но ребенок вдумчиво водил пальцем по границам и шевелил губами, вслух проговаривая названия столиц. И в самом деле, ему нужней. Вдруг самородок, Ломоносов, и тогда вся моя жизнь оправдана покупкой этого атласа. Кто сказал, что на свете есть что-нибудь мое?

— Постойте, — уже в дверях сказал Ять. — Но ведь в седьмой квартире не было никакого Матухина. Там жил профессор Чечельницкий, историк, я хорошо знал его…

— Профессор уехали, — закивала дворничиха, — они к дочери переехали еще зимой, так и сказал мне: прощай, Клавдечка, и прости, пятнадцать лет тут я прожил, а теперь еду, потому старость и не могу себя обслуживать. И теперь Матухины вселилися, он сам и детки, и там он ведет прием…

— Да-да, — рассеянно ответил Ять. «Черт те что, — подумал он, — до чего мне безразличны люди… Профессор съехал, а я и не заметил… Положительно, я и революции не заметил бы, если б не прикрыли газету».

Звонок в седьмой квартире скрежетал громко и пронзительно, но никто не открыл; Ять решил напоследок постучать — и дверь тут же распахнулась. Видимо, на звонки тут не отвечали принципиально, считая их буржуазным пережитком, — тогда как на стук сразу же вышла огромная суровая баба, уперла руки в бока и смерила Ятя враждебным взглядом. За спиной у нее клубился тот же пар, что дворниково семейство развело в квартире Ятя: то ли от кипящего белья, то ли от дворниковых самокруток, а всего верней — от тумана в их головах.

— Ну? — только и спросила она. Вид Ятя, впрочем, и в самом деле не внушал доверия.

— Матухина бы мне, — сказал он, стараясь говорить небрежно.

— Нету его. Всем вам Матухина. Ушел Матухин.

— А когда вернется?

— Когда придет, тогда и вернется. Он мне не докладывает.

— А где его сейчас можно найти?

— Почем я знаю. Может, в пятом доме, а может, в одиннадцатом. Он за весь участок тут ответственный, где ж мне знать, куда его позовут.

— Дело в том, — сказал Ять зло и твердо, — что он меня из дома выселил.

— Выселил — значит правильно, — сказала баба. — Взяли моду по одному в троех комнатах жить, — она так и сказала: в троех. — Он тебя выселил, а надо было тебя, сволочь такую, к ногтю.

— Э, э, — Ять сам изумлялся собственному спокойствию. — Ты язык-то не распускай.

— Чаво?! — закричала баба. — Иди отсюда, морда пархатая! Через вас все и вышло, через гнусавых! Пшел, покуда я с лестницы тебя не спустила!