Дмитрий Быков - Орфография

— Да почем вы знаете? — повышая голос и оторвавшись наконец от риса, возразил Зуев. — Род наш восходит к татарам, я это запросто докажу… У меня летописные свидетельства есть о татарском хане Зуе, давно подобраны — интересовался, знаете…

— Ага, — кивнул Ять. — Вы, стало быть, тоже с ними? А что же альмеки?

— Не бойтесь, не бойтесь за альмеков! — раздраженно огрызнулся Зуев. — Я ученый, меня политические пертурбации не касаются. Мне важно свое дело делать, а не вдаваться в тонкости…

— Знаете, Зуев… — Ять чувствовал, что еле сдерживается. — Для меня национальный вопрос всю жизнь стоял на восемьдесят первом месте. Но когда мой город захватят татары, я — полужидок, урод в русской семье — прежде всего вспомню о том, что я русский, черт бы меня задрал совсем…

— Ять, это же смешно! — воскликнула Таня, шинкуя морковь. — Ну с чего, в самом деле, ты взял, что будет погром?

— Маринелли предупредил. Он у них вроде муллы.

— А, значит, ему-то можно, — язвительно протянул Зуев.

— Что — можно?! Они удерживают его насильственно. Он-то и умолял меня бежать за подмогой.

— Нет, Ять. — Таня убрала со лба прилипшую прядь. — Я никуда не пойду. На базаре мне по-прежнему рады, громить никого, я надеюсь, не будут, — а если ты их боишься… Нет, я допускаю, конечно… Но если ты и вправду считаешь нужным помочь Маринелли — хотя он, по-моему, неплохо устроился, — сходи на один день в Ялту, заодно успокоишься… Может быть, там в самом деле есть иностранные суда… Сам подумай: что мы там будем делать втроем?

— Понятно, — сказал Ять. — Понятно.

Он знал, что через пять минут остынет и начнет укорять себя за то, что оставил в Гурзуфе беззащитную женщину под сомнительной защитой слабого, непрактичного ученого, — а потому, чтобы не терзаться весь день, пересилил себя и предпринял последнюю попытку:

— Я, может быть, глуп и напуган, простите меня. В конце концов, вы оба здесь гораздо дольше. Но подумайте серьезно: они в самом деле хотят отомстить русским, они только попробовали власти, последствия могут быть любые…

— Но ведь ты вернешься завтра? — спросила Таня. — Ты правда вернешься? Ты же не бросишь меня тут?

— До завтра в любом случае ничего не изменится, — миролюбиво поддержал ее Зуев.

— У вас ружье-то в порядке?

— Да, я проверял еще при Свинецком.

— Ну что ж, — кивнул Ять. — Тогда мне надо спешить…

— Постой, куда ты? Дождись хоть плова!

— Нельзя, идти надо на голодный желудок. Танька, Танька, ради Бога… впрочем, ты все знаешь сама.

— За меня не бойся, — засмеялась она. — Если я выкупила тебя у террориста, то с татарами договорюсь подавно. Если надо будет, я Вельзевулу голову заморочу, только бы вынуть тебя из ада, куда ты вечно умудряешься вляпаться…

Он поцеловал ее — пожалуй, несколько длительней, чем нужно было для скромного и прилюдного прощания, — и не заметил, как, сжав зубы, отвернулся Зуев.

— Ну, полно, — выдохнул Ять, оторвавшись от нее наконец. — Иначе я никогда не уйду.

«Уйду, уйду», — думал Льговский, но думать — одно дело, в этом есть тайная услада вечно оттягиваемого окончательного решения, а уйти — совсем другое: что прощается уходящему, у которого есть еще июне передумать, того не простят ушедшему, обрубившему все концы. Как Чарнолуский, в надежде оправдать себя, писал и писал бессмысленные заявления об отставке, — так и Льговский примеривался к разным вариантам ухода, отлично зная, что не уйдет ни сегодня, ни завтра. Не в пайке было дело, хотя желающих попрекнуть их пайком прибавлялось с каждым часом; не в социальном статусе, который давало членство в Крестовской коммуне. Статуса, ежели вдуматься, никакого не было: идея с лекциями провалилась, писать рифмованные сводки и рисовать плакаты он неумел, а от кружка, в который исправно ходила молодежь, проку не было, — он чувствовал даже смутную вину перед этой молодежью, которая смотрела на него как на мудреца, а мудрец понятия не имел, куда движется. Не утешила его и статья Арбузьева, появившаяся на следующий день после отвратительной клеветы Гувера.

«Не будем лгать друг другу, господа, и перестанем лгать себе, а бросим лучше ретроспективный взгляд на всю историю русской революции: почему победили большевики, именно и только большевики? — вопрошал Арбузьев. — У эсеров было больше сторонников, у кадетов — умных вождей, у Союза Михаила Архангела — больше денег; но ни один из этих критериев не имеет отношения к выбору победителя. Победителя мы назначаем себе сами — и сами же отвечаем за собственных врагов, ибо сами и создаем их; большевики были зеркалом русского самодержавия, единственной партией, которая вполне уравнялась с ним. Зло никогда не побеждается добром — оно лишь формирует другое зло по своей мерке; это закон не нравственный, но физический, и потому стенать бессмысленно. И уж вовсе смешно видеть в торжестве физического закона нечто вроде результата мирового заговора.