Майя Новик: Ларёк

Мой брак или, вернее, мой развод вступил в завершающую стадию в тот самый момент, когда Илья сказал:

— Сегодня Игорь уволил напарника, я остался один, пойдешь работать со мной?

Я не очень уверенно кивнула в ответ, не совсем понимая, что от меня требуется.

— Женщин вообще-то в ночную смену не берут, но, поскольку я твой муж, Игорь сделал для тебя исключение. Для тебя это, наверное, будет тяжело, работаем две ночи через две, решай сама, но быстро — послезавтра мне выходить. Или Игорь найдет мне другого напарника.

Илья лгал, но я этого, конечно, не знала. В ларек его по большому блату устроил любовник его сестры, тренер по боксу Андрей Тихонов. Поскольку весь местный рэкет, который контролировал уличную торговлю, был воспитан Андреем, ему ничего не стоило устроить непутевого «родственничка» продавцом. Шел девяносто третий год, время было голодное, доценты получали зарплату, которую хватало на полбутылки водки «Абсолют» и пару шоколадок «Марс», поэтому на предложение Андрея Илья согласился с радостью — как никак работа в ночном ларьке сулила кусок хлеба с маслом, а то и с колбасой. Про налоговую инспекцию все только слышали, но никто путем не знал, что такое эти самые налоговые инспектора, поэтому при нужном подходе в ларьке можно было очень неплохо устроиться. Не надо думать, что Илья все время сидел и ждал у моря погоды — нет, в поисках работы он проявлял небывалую активность — он то привозил из Углича партии часов, которых тогда в силу очередных выкрутасов нашей торговли в Сибири не было, и партии этих самых часиков, хрупких, отделанных филигранью, финифтью, позолоченных и безумно дорогих моментально расходились среди всевозможных заведующих детскими садиками, магазинами и столовыми. То он брал у каких-то знакомых целые партии недорогих курток, детских комбинезончиков, колготок, сапог и мотался с громадными сумками по городу по разным организациям, всучивая толстым, ухоженным и неухоженным тетушкам заведомо лежалый или бракованный товар. Надо признаться, что подход к этим тетушкам он знал, каким-то шестым или даже десятым чувством понимал, что им говорить, как улыбаться и как выходить из тех щекотливых ситуаций, когда обладатель бракованных сапог пытался вернуть их обратно. Он улыбался своей обаятельной улыбкой, которая мне казалась волчьей из-за неправильного прикуса и слегка выступающих клыков, и тетушки таяли, прощая ему «недостатки» работы. Сначала пыталась подключиться к этому занятию и я, но через несколько месяцев была вынуждена отказаться от этого — дело в том, что в тот самый момент, когда Илья «впаливал» очередной заведующей детсадиком кварцевые часы, выдавая их за механические, меня охватывало такое жгучее чувство стыда, что можно было только диву даваться, почему эти тетушки, сами в большинстве своем прожженные аферистки и воровки, не читали на моем лице всего, что бушевало в моей душе. Впрочем, может, они хотели обманываться, а Илья просто давал им этот шанс, эту возможность спуститься с небес на землю, чтобы потом можно было в узком кругу сетовать что вот мол, и я… и меня … ну кто бы мог подумать… такой интеллигентный молодой человек! Это я начала понимать намного позже, а тогда мне было настолько невыносимо стыдно, что толстые покупательницы с жирными пальцами, унизанными золотыми перстнями снились мне по ночам и требовали вернуть деньги. В общем, это занятие мне пришлось бросить, другого не было — найти в Ангарске работу и с высшим образованием было сложно, а с моим неоконченным политехом это было делом безнадежным.

Отчего все тетушки считали Илью интеллигентным мальчиком, я понять не могу до сих пор: интеллигентного в Илье были лишь внешность — худоба придавала ему вид студента, многодневная щетина — вид студента обаятельного, аккуратно постриженная и аккуратно же взлохмаченная шевелюра намекала на одухотворенность, а серые, еврейского разреза глаза, в глубине которых притаился денежный голод, который покупательницы принимали за поволоку мечтательности, казалось, смотрели прямо в душу. Его же душа, в которую он старался никого не пускать, состояла из трех равнозначных частей: денег, водки и женщин. Всему остальному места в ней не находилось. А может, я ошибаюсь, он был меломаном, и это тоже составляло какую-то часть его жизни: музыку он слушал всегда — утром и вечером, трезвый и пьяный, уставший и бодрый, он засыпал в наушниках, чем очень меня раздражал, он просыпался в наушниках, наушниками он отгораживался от наших ссор.