Александр Щёголев - Как закалялась жесть

— Лучи света, падая на брызги воды, рождают радугу, прекрасную, но такую недолговечную. Вода не умеет сохранять прекрасное. Те же лучи, падая, к примеру, на фотопленку, тоже рождают разноцветные картины, куда устойчивее и прочнее. Но по какой-то причине то, что люди оставляют себе на память, язык не повернется назвать прекрасным… Красота эфемерна, лишь уродство стабильно и надежно.

Хозяйка дома неодобрительно покачала головой.

— Похоже, дружочек, тяжелая пища действует вам на нервы.

— Рыба, мама, — это легкая пища, — вмешалась Елена. — А Борька, по-моему, опять завел песню… ты будешь смеяться… о любви. Что нового ты хочешь поведать нам о любви, Борис Борисович?

— В соотношении с рыбой? — уточнил тот.

— Под рыбу, как ни под что другое, естественно говорить о любви. Потому что это вода, и потому что перед нами не простая форель, а радужная.

— Какое отношение вода имеет к любви? — Эвглена Теодоровна поморщилась. — Что за странная ассоциация?

— Нам на эстетике рассказывали, — сказала Елена. — Вода — это среда, в которой человек чувствует себя легче, чем на суше. А женщина чувствует себя в воде более изящной, более слитой с окружающей средой. Не зря так любят показывать эротические сцены именно в воде: в ванне, в море…

— К черту с вашей любовью, — произнес Борис с раздражением.

— А-а, так речь, наоборот, о ненависти?

— Ненависть — вовсе не противоположность любви, дорогая моя отличница. Эти чувства одного знака. На другом полюсе, к вашему сведению, лежит безразличие. Двойка вам по эстетике.

— Хватит, — попросила Эвглена Теодоровна. — Эротические сцены им подавай…

— Но главное — любовь, как и вода, протекает сквозь пальцы, — повысила голос Елена. — Не удержишь, хоть ты трех холуев ко мне в школу подошли.

— Да хватит! — рявкнула мать, отбросив вилку. — Других тем для разговора нет, что ли? Как жрать, так они за свое…. Борис Борисович, если я хоть раз услышу от вас это нелепое слово, вы понимаете какое, вы будете тут же уволены.

Гувернер склонил голову, отрезал от лимона горбушку и принялся выжимать ее над остатками блюда…

Что мы тут нагородили, с отвращением подумала Елена. Вся эта болтовня, вся эта безобразная чушь, — о чем?

О том, какую подлость сегодня сделала мать. Только об этом. Что бы Елена ни говорила — она говорила о Вадиме Балакиреве и о той несправедливости, которую взрослые называют заботой… и мысли матери, судя по ее горящему взгляду, работали в том же направлении.

О чем говорил за ужином Борис Борисович, было не вполне ясно. Да это никого и не интересовало.

Наличие четвертой тарелки было забыто. Упокоившаяся душа Тамары, рабы Божьей, не потревожена была ни единым поминанием.

— От меня жена ушла, — объяснил он. — Кто-то подбросил ей эти чертовы фотографии… Извини, но я, боюсь, не смогу с тобой сегодня полноценно заниматься.

Борис Борисович невидящим взглядом изучал анатомический атлас над столом.

Он впервые назвал ученицу на «ты».

— Что за фотографии?

— Ну, там где я…

— Со мной? — спросила Елена. — У нас же ничего особенного не было. Лапал — это да, поцелуйчики себе позволял… и все, кажись.

— С тобой — тоже подбросили…

«Тоже»? Елена удивилась. Фотки, где они в разных видах целуются взасос, а руки Бориса шарят в разных укромных местах, сделала и послала, разумеется, она сама. Сделала давно, а послала не далее как вчера. Проверочку решила учинить, сымпровизировала. Но, получается, был и какой-то другой компромат?

— Вон оттуда снимали, — показал гувернер. — Не вскакивай, я уже проверил — камеру изъяли… Главное — зачем? Зачем? Что за тварь завелась у вас в доме…

— У нас в доме много чего странного творится.

— Квартиру я пока жене оставил. Поживу здесь… а дальше видно будет…

— Это ж твоя квартира! — возмутилась Елена. — Вернее, моей матери.

— Я и говорю — пока…

Она прекрасно знала его обстоятельства. Ситуация была такова: провинциал из далекого Саратова приехал когда-то покорять Москву, поступил в медицинский, закончил с отличием, поступил в аспирантуру, женился на такой же провинциалке… Эвглена Теодоровна купила аспиранту квартирку неподалеку, — там они с молодой женой теперь и проживали. А до того — ютились в общаге, о чем Борис Борисович очень не любил вспоминать. Квартира, согласно уговору, окончательно ему бы отошла, когда Елена закончила школу и поступила бы в медицинский.

— Все — к чертям…

Он обхватил голову руками и коротко застонал…