Александр Щёголев - Как закалялась жесть

На лестнице они не выдержали, побежали. Со второго этажа на первый — и ниже, еще ниже… Открыли промежуточную решетку и остановились перед стальной дверью, украшенной словом «Нулевой». Красные буквы на белом фоне — так же стильно, как надпись «Второй» двумя этажами выше.

Вход в подвал.

Стальная дверь надежно заперта. Не только на суперсовременный врезной замок, изготовленный по модной технологии «плавающих бороздок», но и на задвижку. Задвижка мощная, а в «уши» ей вставлен солидный навесной замок. Дверные петли укреплены. Все это внушает уважение.

Эвглена Теодоровна с пристрастием подергала запоры.

— Дедуля не мог выбраться?

— Когда мы утром тело вносили, навесной замок был на месте, — ответила Елена. — Я лично открывала. Не с первого раза в дырку попала.

— А ключ?! Ключ где взяла?!

— Мама, не сходи с ума. Ключи от обоих замков мне дала ты, и я их тебе вернула. Не знаю, где ты там их прячешь.

— Похоже, дедуля ни при чем, — покивала Эвглена Теодоровна. — Ты права, Ленусик, не будем сходить с ума.

Дочь дернулась, однако смолчала.

Меня зовут Елена, тупо твердила она, поднимаясь на Второй.

Еще вопрос, кто из нас сошел с ума, шевелила она губами, открывая операционную.

Подозревает! Меня! А китайцу, значит, доверяет?..

Стаканы опустели. Я наливаю нам обоим — на треть. Тост мой незатейлив:

— Да обласкают его шлюхи в ментовском раю.

Пьем. Закусываем шпротами. Тетю Тому ничуть не удивляет, с какой это стати я ляпнул про «ментовской рай», — она вливает в себя водку с тихой обреченностью. Молчит. Что молчит — понятно, но черкнула бы в ответ хоть что-нибудь, зараза. Пластиковая доска и маркер под рукой лежат. Зачем, спрашивается, я раскрутил ее на эти посиделки?

Поминаем безвременно ушедшего Рому Тугашева. Хороший был повод поговорить по душам, если, конечно, такие слова применимы к немой идиотке… жаль, что мои старания (как и ее водка) пропали зря…

— Что-то ты сегодня совсем неконтактная, — признаю я свое поражение. — Аномальная какая-то.

Мы сидим у нее в подсобке, на топчане, бок о бок. Она сливает остатки водки себе одной и приканчивает их одним глотком. Ставит пустую бутылку возле мусорного мешка. Я точно знаю, у нее под топчаном стоит заначка, но намекать про добавку уже нет смысла. Побаловались, и хватит. Напиваться тете Томе нельзя: ее умелые руки очень скоро понадобятся суровой хозяйке.

Купчиха с дочкой — в операционной. Режут Алика Егорова. Его, а не меня.

Не меня…

На самом деле я пил за это, и только за это.

Внеплановый труп, конечно, выбил мясников из привычного ритма, но, как оказалось, ненадолго. Клиенты, кто бы они ни были, ждут с нетерпением, и это — святое. Так что машина, давшая временный сбой, вновь запущена… По логике вещей, лечь на стол должен был именно я. Алика оперировали вчера, тело другого любовника куда-то унесли, кто остается? Эвглена выбрала Алика. В порядке исключения, надо полагать. Обычно пациента сразу после операции не трогали, дарили хотя бы два-три дня надежды, но здесь — особый случай. Очевидно, за столь короткий срок моя супруга не смогла решиться покончить со мной; для столь торжественного акта нужно время. Прежде, чем зарезать законного мужа, ей нужно испытать всю гамму переживаний, нужно поплакать ночами, нужно, в конце концов, отдать на супружеском ложе последнюю дань любви. А на Алика ей наплевать.

Везучий я парень.

Меня вдруг пробирает дрожь… Обошлось. Опять — мимо. Боже… сколько еще раз Ты будешь спасать своего непутевого раба?..

— Придет и моя очередь, — говорю я скорее себе, чем тете Томе. — Отрава — в кровь, упадут шторы, и последнее, что я увижу перед этим — твой уродливый рот. Обидно. Слушай, пышечка… Может, признаешься наконец, кто подрезал тебе язык? Эвглена?

Она отрицательно качает головой и с материнской нежностью обнимает меня. Это довольно неожиданно, однако я не высвобождаюсь. Уткнувшись подбородком в ее теплый бюст, я произношу:

— Думаешь, я не догадываюсь, что ты знаешь убийцу? Когда он ночью прикрывал дверь в твою конуру, ты видела его лицо. Ты ведь проснулась в тот момент, правда?

Эта провокация — моя последняя попытка хоть как-то ее расшевелить. Тетя Тома выпускает меня из варикозных рук, и тогда я кричу шепотом.

— Чего молчишь? Потеряла дар письменной речи?

Смотрим друг на друга. Ее глаза полны слез. Слезы ползут по вялым щекам. Женщина берет доску, берет маркер — и застывает.

— Да что с тобой? — спрашиваю я. — Кто-нибудь обидел?