Сергей Солоух - Самая мерзкая часть тела

А ведь мог, даже должен был явиться без приглашения. Прибежать, постучаться. Речь-то шла не о каком-нибудь сомнительном анекдоте, распространявшемся в студенческой среде. И не о книге, подлежащей изъятию из фондов, да вдруг утерянной. Немыслимое кощунство. Чудовищное святотатство свершилось в стенах Южносибирского горного института. Столь злобное и наглое, что обещало перечеркнуть и обесценить все прошлые заслуги и достижения комсомольской организации ВУЗа. Пятно, упавшее на репутацию до недавнего времени боевого и передового отряда молодежи города, грозило испачкать и очернить буквально все так или иначе связанное со славным именем учебного заведения. Во всяком случае, Анатолий не мог и не должен был быть спокоен. Как президент, по крайней мере, учрежденного примерно год назад под эгидой комитета ВЛКСМ и ставшего за это время известным и популярным дискоклуба "33 и 1/3".

Вообще никто не мог быть равнодушен, хладнокровен и уж тем более уверен в неуязвимости после того, как в канун стодесятой годовщины своего рождения в Ленинской комнате Южносибирского горного внезапно от сна очнулся вождь мирового пролетариата.

У бюста, величием и размерами похожего на гидравлический пресс, неожиданно открылись голубые глазки. Выкатились моргала алкаша и маловера.

Событие! А никому и дела нет. Вся руководящая головка института расселась. Проректоры, секретари, деканы. Мужчины пятьдесят восьмого, шестидесятого и даже шестьдесят четвертого размера дружно взошли на сцену. Расположились за столом президиума. А за спиной у них братишка-снайпер с крейсера «Аврора» в масштабе вечности. Один к десяти.

Сидят. В зал строго и угрюмо смотрят. А там внизу, где проверенный, отборный контингент — отличники, именные стипендиаты, победители предметных олимпиад и лауреаты научных конференций, бесспорно зреет какое-то нарушение регламента. Ни один мускул не дрогнет. Ни одна бровь не шевельнется. И тем не менее, кажется, будто улыбка бродит по лицам. Порхает, флуктуирует, словно электричество в лабораторной банке.

Что за черт? Явных признаков нет, конкретных виновников тоже, а между тем, неуместная веселость нарастает. И вдруг… смешок. Этакое фырканье с закрытым ртом. Тут. Там. Здесь.

Скандал. Даже самый монументальный из всех присутствующих заволновался. Оратор. Ректор ЮГИ, Марлен Самсонович Сатаров. Такие горизонты открывал, такими перспективами увлекал, что лишь благоговение и восторг имели право быть в атмосфере. Ан нет. Стрелка барометра непристойно танцует возле отметки — безобразие. Рожки ему, что ли, кто-то там сзади пристраивает? Язык показывает свихнувшийся зам по АХО? Не может быть. Бред. Ерунда.

Конечно, в зале, по большому счету, скотина на скотине. Чего угодно можно ожидать. Но за трибуной стопроцентно надежный тыл. И тем не менее, именно там, за левым плечом творится что-то абсолютно безответственное.

Резко поворачивает голову четырежды почти членкор, председатель совета ректоров промышленного края, заведующий кафедрой, профессор, доктор. И в его открытый рот влетает птичка.

— Ну, что? — щурится самый человечный в мире гипс. Слепит флуоресцентною гуашью.

— Потеряли пролетарскую бдительность. Голой цифрой увлеклись, запустили живую воспитательную работу, — констатирует.

Допрыгались. Теперь всем встать.

Вот какое происшествие вызвало из небытия офицера в рабочей кепке восьмиклинке. Он вышел словно из стены. В плаще с кокеткой и с широким поясом. Взгляд немигающий, под носом колюще-режущий волосяной прибор. Виктор Михайлович Макунько. Оперуполномоченный. Кем, спросите вы? И вам ответит тишина. Страна не любит глупых вопросов.

Зато мгновенно стало известно, что же находится за дверью без таблички, но с пластилиновой пломбой. Неприметная, скромная, одностворчатая. Спряталась между полуколоннами в коридоре у библиотеки.

Там комната. В ней стол, два стула и портрет над ними Феликса Эдмундовича Дзержинского.

В это пенал стал приглашать товарищ Макунько членов комсомольской организации Южносибирского горного института. По одному. По большей части из состава действующего комитета ВЛКСМ. Но, случалось, и простых активистов союза звал поделиться плодами дум и наблюдений. Работал с молодежью.

Занимался той ее частью, у которой рыльце оказалось в пуху. В сене, соломе, отрубях. А может быть, и в маске. В овечьей шкуре. Это предстояло выяснить.

Ведь вот как бывает. Именно неоперившаяся поросль, боевая смена превратила святое место, Ленинскую комнату, в проходную. Злоупотребила близорукостью и радикулитом старших товарищей. Обманула доверие. Сначала в смежное с парадным залом полуслепое помещение пустили СТЭМ. Студенческий театр миниатюр, который прямо за спиной Ильича, за тонкой перегородкой устраивал собрания, читки и репетиции. Потом туда же затащила свои столы редколлегия институтской стенгазеты "Глухой забой". И наконец, примерно год тому назад, еще и дискоклуб "33 и 1/3" стал аппараты с лампочками прятать за фанерным щитом с замочком. Заселился в маленькую конурку, которую неизвестно кто и с какой целью пристроил в дальнем углу. Наверное, флаги намеревались хранить в антракте между весенним и осенним шествиями.