Эдуард Лимонов - Анатомия героя

Я работал с 1995 года над тремя книгами. Над сверхоткровенной "Анатомией любви" о моей интимной жизни, над "Евангелием от войны" — размышления о феномене войны, перемешанные с моими военными воспоминаниями, и отбирал статьи для книги "Лимонка в…" Работа продвигалась, папки с рукописями толстели, однако меня не оставляло чувство неудовлетворенности. Моя интимная жизнь, изолированная от моей тоже чувственной политической и военной жизни, от партии и газеты, лишилась в "Анатомии любви" как бы многих измерений. А военная, без эротических снов и плоти реальных женщин, также мелела. Вначале робко, а позднее со все большей уверенностью я начал понимать, что для того, чтобы создать Полную книгу, мне нужно смешать все три воедино. Что я и сделал в конце концов. Позднее книга сама собой назвалась "Анатомия Героя".

Весной 1974-го (за полгода до отбытия за границу) я написал текст "Мы — национальный герой". Помню, что неожиданно родившийся текст этот мне самому показался нашептанной мне свыше программой моей жизни на ближайшие годы. Идеализированной программой, конфетным вариантом Американской мечты, переделанной в Русскую мечту идиота Ваньки, но грандиозной поп-программой. Московские авангардисты (я впервые прочел произведение в мастерской Ильи Кабакова), впрочем, быстрее успокоили меня, заклеймив мой текст как «концептуальный» и тем самым лишив его мистического измерения.

Жизнь жестоко и молниеносно сломала мою конфетно-кремовую конструкцию, в ней Елена и Лимонов уже за то только, что они Елена и Лимонов, становились персонажами и героями мира. (Однако там оказалось немало провидческих сцен: мансарда под крышей в Париже, фраза "несколько тысяч человек хотели бы избрать Лимонова своим представителем в Верховный Совет, но они крайне неорганизованные и робкие граждане", предвосхищающая 1993 и 1995 годы, когда мою кандидатуру эти граждане выставляли в Госдуму). На место шоколадной с мороженым, бело-розовой, политой кремом и засыпанной сахарной пудрой сказке-мечте пришла страшная реальность боли и отчаяния и разрыва связей. (Отчасти атмосфера этого ужаса уловлена в романе "Это я, Эдичка", на самом деле было страшнее).

В 1977-м я написал еще более неожиданную книгу "Дневник Неудачника". Часть ее, выяснилось позднее, тоже написана в жанре предсказания-программы. Но это другая программа, программа высокого героизма, рожденного из боли и отчаяния и космической тоски.

И вот через двадцать лет я обнаружил, что все эти годы мистически осуществлял, жил обе программы. И конфетно-розовую, и глубинно-мрачную.

И я-таки выполнил их. Предсказанные мною в "Мы — национальный герой" состоялись публикации в "Роллинг Стоунз" и в «Плейбое», и не единожды. Если я не встретился именно с Папой Римским, то меня принимали и мне пожимали руку и дружили со мной министры и президенты. (Председатель Французского Национального Собрания Жак Шабан-Дельмас, премьер-министр Франции Лоран Фабюс, президенты Милошевич и Караджич, не говоря уже об элите русской оппозиции от Зюганова до Жириновского). Встретил я и познакомился с Сальвадором Дали, без натуги, случайно, как было предначертано в "Мы — национальный герой". Книги мои вышли на двадцати наверное языках народов мира (в одной только Франции опубликовано 17). И если я сейчас выйду на Арбат вместе с Папой Римским (вот он виден из окна, — Арбат), если выйду незамаскированный, то сотни людей узнают меня, а не Папу Римского, и появление мое может привести к общественным беспорядкам, как это случилось в декабре 1994-го в Минске. (Там Белорусский Народный Фронт разгромил клуб, где я должен был выступать). "С кем это там наш Эдька стоит?" — сказано в "Мы — национальный Герой".

С 1991 года стали осуществляться и предсказания "Дневника Неудачника", та часть их, что направлена в прошлое и в будущее. Настолько близки мои попадания, выпущенные из 1977 года, что временами мне неприятно перечитывать эту книгу. "Мы расстреляли сестер… горные кусты… усатый Божимир… суровая горная страна… трое моих друзей хорватов". В действительности моими боевыми друзьями были в 1991-м, 1992-м, 1993-м и остались сербы, я воевал на их стороне, но это всего лишь ошибка коррекции, смещение божественной шкалы на волосок. В любом случае, чего ради я в 1977-м в Нью-Йорке о расстрелах в Хорватии писал? Почему писал о "штурме ботанического сада, когда пули сбивали ветки веерной пальмы… ветер пах гарью и цветами… наши раны гнили, как бананы"? Я увидел все это в 1992-м в Абхазии.