Эдуард Лимонов - Иностранец в Смутное время

Пахан переговаривался с Индианой ни о чем фразами, вроде: «Неплохо, да, в деревне. А дочка-то моя, талант, да?» «Да, хорошо в деревне, и дочка талант», — отвечал Индиана. Они дососали чай и тут отворились двери и вошло сразу много людей. Актриса. Восточный человек с картонным ящиком. Сразу три «чужих» женщины. Самая старшая была в форме с петлицами. Не в военной, но что-то вроде формы связи. Очевидно, это была неупотребляемая другими форма отеля. Двух остающихся женщин, помоложе, Индиана определил как. Шатенка с шиньеном. Пролетарского вида молодая блондинка.

«Вот, — сказала актриса, — греческий товарищ, торгующий с Вами бизнесмен, изъявил желание нас угостить».

«Мы можем угостить всю его Грецию, если нужно», — строго сказал Пахан.

«Не обижайтесь, пожалуйста, — грек широко улыбнулся. — …Я много слышал… вот скромное угощение».

Грек выставил две литровых бутылки виски и высыпал на стол яблоки, гранаты, мандарины и шоколад. Грек был в тапочках, в рубашке поло и в джинсах. Как будто вышел из своей квартиры в Афинах к соседям по лестничной площадке.

«Вы хорошо запаслись, — сказал Индиана. — Я издал две книги в Греции».

«Ресторан давно закрыт, — оправдалась актриса, — вот благородный Панайотис вызвался нас спасти». — Актриса оправдывалась потому, что кактус Пахан выглядел недовольным. Привыкший всех одаривать и устраивать и платить, он чувствовал себя уязвленным.

«Улыбнись, — сказала актриса. — Один раз это не ты, кто платит. Хорошо?»

«Гыгы-гы, это ты правильно, Викуля, меня проанализировала. — Сидя, он поймал ее рукой и притянул к себе за талию. — А ты с ним ни того, с коммерсантом?» — спросил он вполголоса.

«Не сходи, старый, с ума… Садитесь, уважаемые женщины».

«Мы столько наслышаны, и вот видим, она самая, — сказала старшая, с петлицами, — Виктория Федорова!»

«Это вы, правда вы?! — пролетарская блондинка смотрела на актрису с обожанием. — Мой муж не поверит мне. Сама Виктория Федорова!»

«На мое присутствие вам уже положить, вы не удивляетесь», — Пахан хрипло засмеялся.

Индиана и грек смотрели друг на друга с удовольствием. Индиана встречал в его жизни людей подобного типа, и они всегда оказывались союзниками. Грек же, может быть, имел положительный прошлый опыт с такими, как Индиана. В час ночи, в русской крепости, в снегах, у такого человека есть шоколад, яблоки, мандарины и виски. Наверняка есть и чулки, и духи, — дарить женщинам. «Этот переебал весь отель», — сказал Пахан, наклонившись к Индиане. Впрочем, не очень заботясь, что их услышат.

«Контрабандист, — улыбнулся Индиана. — Три грека в Одессу везут контрабанду. Коньяк, чулки и презервативы».

Актриса принесла все имеющиеся сосуды. Грек разливал виски. Женщины (Индиана встал, чтобы помочь), сдвинули к столу тяжелые кресла и стулья. Все выпили. Грек тотчас наполнил стаканы опять.

«А вы кто? — спросила пролетарского вида блондинка. Ее усадили в кресло рядом с Индианой. — Вы очень известный?»

«Он известный, но не у нас, а за границей», — сказал Пахан.

«Да я и тебя-то не знаю, — сказала блондинка. — Викторию вот все знают. Мой муж не поверит мне…»

«Я — еврей! — Пахан расхохотался. — Слышала о таких?»

«Чего ты болтаешь, ты — полукровка, — актриса вложила кипятильник в чайник. — Даже по еврейскому закону ты русский».

«Ага, — сказала блондинка, — то-то я смотрю на вас и что-то в вас не то».

«Давайте все поцелуемся», — предложила шатенка с шиньеном. И посмотрела при этом на Индиану.

«Если тебе хочется отдаться французскому писателю, так и скажи, а не придумывай игры в бутылочку, — загоготал Пахан. — Подойди к нему и поцелуй».

«А что, — шатенка встала, — подойду и поцелую».

И обойдя стол, шлепнулась тяжелая к нему на колени. Присосалась к губам Индианы.

Он увидел близко серые размытые глаза девушки. Чувствуя себя неловко, высвободился от мягкого и мокрого поцелуя. Судя по сильному запаху алкоголя, стаканчик виски был не первым и не единственным стаканчиком, выпитым шатенкой с шиньеном за этот вечер. «А вы правда французский писатель. Вы так хорошо говорите по-русски…»

«Но я русский. Уехал отсюда двадцать лет назад».

«И совсем не забыли наш язык», — сказала она, глядя ему близко в глаза. Имея в виду нечто совсем иное. Не язык, но другое менее безопасное средство коммуникаций. Осязание, вот что она имела в виду. Кожей пальцев, языком и другими, более утонченными орудиями чувств.

«Совсем не забыл», — сказал он, чувствуя, что краснеет. Он не думал, что умеет это делать. Что способен.