Эдуард Лимонов - Книга воды

О, как она была сурова! Мы сидели у зеленого замшелого пруда в Санкт-Петербурге на слабом майском солнце, и она просто третировала меня своим презрением. Кто эту маленькую, крошечную, можно сказать, особу научил так презирать? Никто, сама, инстинкт, возможно, тренировки, — отец некогда пил. Семнадцать лет, воинские брючки с накладными карманами, распущенные волосы, беретка, рюкзачок.

Мы приехали в Питер вчера утром. Нас встречали партийцы. Я обещал свозить ее, она закончила школу, в город на Неве. Она никогда там не была. Я допустил ошибку, потому что позволил увлечь себя в партийные дела. Надо было приехать делать партийные дела отдельно, раньше или позже, а я смешал личное с общественным. Депутат ЗС Леонов дал мне ключ от депутатского номера в гостинице «Октябрьская». Но к ключу от номера приложились сами собой человек пять или семь питерских активистов. Все это кончилось поздно ночью, и мой суровый ангел лежал одетый на второй постели в номере и смотрел телевизор. Я сел рядом с ней, когда все ушли.

— Ты пьян, — сурово сказал ангел.

— Настик, — сказал я, — я никогда не бываю пьян, я вынужден был провести этот вечер с питерскими «штурмовиками», как они сами себя называют. Большая часть уже даже не участвует в работе партии, но в свое время они много сделали для становления партии. Я не мог их оттолкнуть.

— Потому ты с ними напился, — сказал злой ангел и брыкнул ногами, недвусмысленно спихивая меня с ее постели. Все попытки примирения оказались напрасны. Я уснул один на моей постели. Засыпая, слышал, как она зло посапывает.

Утром я предложил ей сбежать, пойти побродить по городу одним. К 18 часам была намечена несанкционированная демонстрация у стены плача, у Гостиного двора, у самого выхода из метро. Я рассчитывал явиться прямиком на демонстрацию.

В мае в Европе всегда холодно. Не только в России. Я наблюдал ежегодный холод в Париже: дав распуститься каштанам, холод неизменно спускается на столицу Франции где-то в середине мая или в конце и стоит несколько недель. В Питере было холодно. Брезентовые брючки, английские сапоги, трогательная рубашечка, завязанная у горла, кофта, беретик, волосы. Когда ей было 16 лет, ей давали одиннадцать, впоследствии тринадцать. А она была punk с первого класса, ее втянул в движение старший брат, на четыре года старше ее. То есть при невинном личике дитяти она готова была на всякие гадости. И вот она порицает меня.

Весь день я выслуживался перед ней.

Встаньте здесь, девочка, — вот отличный монументик, это Геракл, здесь у прикрытых трилистником могучих яиц и рядом с бедрами воина будет отлично выглядеть ваша розовая физиономия блондиночки. Вот так, сейчас, отлично, — клац. Ах, вы хотели бы, девочка, быть запечатлены навеки на фоне этого храма убиенному царю, взорванному жестокими террористами? Пожалуйста! Я садился на корточки, я плюхался на колени на холодную землю, я сдерживал себя, боясь ее гнева, и не доставал фляжку, наполненную сладчайшей самогонкой. Потому что в Питере всегда холодно, а еще дул пронизывающий ветер, и пусть я не был вчера пьян, я редко бываю пьян, за год без малого нашего знакомства она впервые сказала мне такое, но я бы выпил, чтобы согреться.

Когда мы проходили за храмом убиенному царю, у входа в сад, у калитки стоял бледный высокий студент консерватории и играл на скрипке «Танго смерти». Я бросил ему внушительное количество рублей, замаливая мой грех перед суровой маленькой девчушкой, осуждающей меня за мое аморальное поведение. Меня, трудягу и вождя партии! Мы прошли в глубь сада и сели на скамейку у зеленого мелкого пруда, крошечного, как Настя. Посидели таким образом некоторое время молча. Затем я признался, что мне крайне холодно, меня просто знобит и хорошо бы сменить место, сесть у самого пруда, туда падает солнце. Тогда как на скамейку, где мы сидели, оно не достигает, мешают кроны деревьев.

— Пить надо меньше, — проворчала она, но встала.

Мы присели на корточки у берега пруда. Мимо берега медленно проплывали лепестки желтых цветов. Их было много. Кто их накрошил в воду, было непонятно. У берега такие цветы не росли. Лепестки даже не проплывали, ибо течения не было, они «флотировали», позволю себе образовать русицизм от французского слова «flatter». Настя взяла щепку и тихо стала подталкивать лепестки. Руки у представительницы punk-движения изящные, ухоженные, пальчики белые и тонкие, каждый ноготь выкрашен в два цвета: розовый и черный вдоль ногтя.