Эдуард Лимонов - Книга воды

Там, в песках на границе с Пянджем, внизу, у нас была с Рамазановым одна проблема. Дело в том, что на пути туда, в Колхозабаде на рынке, напились два наших человека: мой Влад Волгин и начальник разведки Курган-тюбинского мотострелкового полка, капитан. Два наших бэтээра стояли и ждали их напротив рынка, вдоль арыка. Я послал своих ребят, Рамазанов — пару своих солдат. Наконец показались эти уроды! Капитан с мордой вырожденца качался, но самоуверенно попытался перепрыгнуть арык и ебнулся в воду. Таджики от рынка все видели. Мне было стыдно за Россию, российскую армию и наши два бэтээра.

— Вы старший по званию, арестуйте этого козла! Алескандер Энверович! — взмолился я. Оказалось, он не может, капитан не был его подчиненным. Своего пьяницу с мордой молочного поросенка я приказал загнать на дно бэтээра и не выпускать. Ребята так и сделали. Однако по прибытии на заставу Волгин выбрался из брюха бэтээра, попросился отлить и пропал. Капитан, проехавший на броне, его чуть продуло, неловко спрыгнул и заковылял к офицерской палатке. Я обратился к полковнику Ушакову, как к старшему по званию и хозяину на заставе, с просьбой арестовать наших пьяных. Увы, Ушаков сказал, что не может. Капитана жалко, о его слабости к спиртному знает вся дивизия, но ему осталось дослужить полгода, его терпят, куда его девать. Выгнать его сейчас — уйдет без пенсии. Волгина же мы должны будем увести с собой. На заставе не должны находиться нештатные лишние люди. По правде говоря, добавил Ушаков, он лично посадил бы алкашей под арест, он разделяет мое негодование. Начальник разведки, подумать только, тем более таджики видели, как он в арык! Но это не оказалось концом истории. Когда мы пошли обедать, выяснилось что алкаш-капитан уже там, восседает за столом и рядом с ним бутылка водки! Я подошел и, злобно заорав на него, что он позорит честь русского офицера, отобрал у него водку. Пришлось офицерам убирать водку и с других столов. Они хотели отметить наше прибытие, но вот не удалось. Когда мы собрались покинуть заставу, мы не смогли найти нашего алкаша. Я радостно высказал предположение, что алкаш уполз в Афган, и выразил пожелание, чтобы талибы его за пьянство повесили, козла. Волгин был член НБП, из Волгограда, он пристал к нам где-то не то в Челябинске, не то в Магнитогорске. По происхождению мент-оперативник, он был — когда трезв — начитанный сумасшедший, когда пьян — тихий маньяк. Но мы-то не знали, что он паршивая овца, когда брали его, мы его знали по письмам в штаб, но мы его первый раз видели. Позже мы забрали его с заставы — на обратном пути, он нашелся — спал пьяный под танком. Впоследствии, добравшись до Курган-Тюбе, я сдал его на гауптвахту. А уже из Душанбе мы отправили его поездом Душанбе—Москва одного. Очевидно, в пути он попал в переделку, потому что через сезон его нашли на московской улице менты и сдали в псих-дом. С тех пор следы его оборвались.

Страна, по которой, как вена рабочего, толчками струит свои воды Пяндж, — горячая и богатая страна. Воинственная и экзотическая сверх всякой меры. Прекрасны ее горы, розовые здания Душанбе. Кровав и героичен ее народ. И говорит на древнем языке фарси, персидском. Собирают в том котельном климате несколько урожаев пшеницы в год, пекут из нее восточные хлебы. Баран в 1997 году стоил жалкие 50 рублей. Растут там гранаты, лимоны, любые — простые и сложные, легкие и трудоемкие — фрукты. Запах бараньего жира и мяса, пекущегося хлеба, солдатского пота, машинного масла и оружия и острый запах цветов наполняет Таджикистан. Воинственные дети и взрослые кидают камни в проходящие поезда, потому окна их затянуты решетками. В ногах у пассажиров везет наркомафия свои мешки с головками опия. Шоссейные дороги перекрывают бандиты с живописными именами вроде Рахмон Гитлер и взимают дань. О, мой Таджикистан! По ночам пулеметные и автоматные очереди никого не срывают с кровати, лишь самые нервные переворачиваются с боку на бок. Землетрясение более пяти баллов на второй день моей жизни в войсковой части в Душанбе сорвало со стены картину, но не прервало ни жизни базара, ни торговли в магазинах, ни деятельности валютчиков.

По дороге от Пянджа (я поведал лишь один эпизод этого многодневного и увлекательного путешествия) нам пришлось нарушить все воинские предписания, какие возможны. Мы двинулись в путь без бэтээра прикрытия, только на одном бэтээре. Выехали мы по множеству причин слишком поздно, чтобы успеть добраться до Курган-Тюбе засветло, то есть с самого начала были обречены нарушить еще одно предписание: не передвигаться ночью, да еще по горам. Помимо этого, на броне у нас сидела толпа офицеров и солдат, всем им нужно было по разным причинам попасть в полк в Курган-Тюбе. В довершение всех бед, в самом неподходящем месте, где мы были видны как на ладони и нам негде было укрыться, у нас прокололось колесо. Ребята попрыгали вниз. Стали срочно снимать огромное, в рост человека колесище. До того, чтобы занять огневые позиции вокруг бэтээра, дело не дошло, но я видел, как тревожно смотрит подполковник Рамазанов то на садящееся стремительно солнце, то на часы, то на экипаж бэтээра, на скорости вертящий болты. Проехал на ослике таджик в халате. Улыбнулся и поздоровался. Заменив колесо, мы рванули. Помимо паршивой овцы в трюме со мною были Миша Хорс, Кирилл Охапкин, Макс Сурков, Алексей Разуков и Александр Бурыгин. Остальные оставались в Душанбе.