Эдуард Лимонов - Книга воды

В Будапеште Дунай расположился под окнами. Нас, 80 или больше писателей, поместили в отель «Хилтон», и именно рядом, под мостами, тек Дунай. Это был центр города. Присутствовали большие люди: нобелевский лауреат Чеслав Милош, его соотечественник, модный тогда Адам Митник, легендарный Роб-Грийе с женой, писательницей Жанн де Берг, американка Анджела Картер. Из русских был критик Лакшин, это он, если не ошибаюсь, инициировал публикацию солженицынского «Ивана Денисовича» в «Новом мире». Я оказался невольно источником двух скандалов. Первый — во время антисоветской речи Чеслава Милоша включил свой микрофон и прервал его, заявив, что еще до договора Молотова—Риббентропа Польша заключила подобный же договор с Германией в 1935 году, а в 1938-м участвовала в расчленении Чехословакии, захватив район Щецина. В результате в перерыве все журналисты и «Нью-Йорк таймс», и «Лондон таймс» столпились вокруг меня. Второй: вечером второго дня конференции, сидя в холле, на глазах многих писателей и Анджелы Картер дал бутылкой из-под шампанского по голове английскому писателю Полу Бэйли за оскорбление России. Газеты с удовольствием зафиксировали эти происшествия. (Возможно, я исказил фамилию этого говнюка.)

В последнюю ночь конференции нам устроили отходную пьянку на корабле, взбирающемся по дунайским волнам. Русский Лакшин оказался фронтовиком, мы напились с ним вместе и пели русские военные песни, вызывая злобу венгерских официантов. Там-то, на Дунае, я и сообщил ему, что у меня есть повесть «У нас была Великая Эпоха». Он просил, чтобы я прислал ему повесть в Москву. Я переслал. Повесть была напечатана в ноябрьском номере журнала «Знамя» за 1989 год.

К Дунаю я регулярно возвращался в последующие несколько лет. Потому что Великая река лежала на моем пути на войну. В декабре 1991-го ближе к Новому году я пересек его по мосту имени 23 мая. Мост был уложен мешками с песком. Внизу стояла серая зимняя вода. У выезда с моста на мирный берег стояли серые танки.

Через линзы бинокля были видны низкие островки на Пяндже, хижины из камыша. Смуглые женщины, дети, мужчины; не прячась, они занимались бытом: готовили пищу, стирали, мочились. Наш берег был высоким, обрывистым, потому мы смотрели на них сверху. Изредка в поле зрения бинокля попадала колючка проволоки. За островами опять блестел Пяндж, а берег представлял из себя низкие сгустки зелени. Общий рисунок реки напоминал разветвляющиеся от локтя вены очень рабочего человека, идущие к кисти руки. В локтевом сгибе как раз и располагались острова. Подполковник Алескандер Рамазанов рекомендовал мне повернуть бинокль влево, там горел вдалеке родной город Гельбутдина Хекматьяра, сказал он, Мазари-Шариф.

Я перевел. Клубы дыма возвышались далеко на горизонте. Загадочные фанатичные талибы — «ученики» — вели бои против исламистов средней крепости. Потому что партия Хекматьяра называлась с приставкой «ислам» (что-то плюс «ислам»). Мы стояли у государственной границы СССР с государством Афганистан. Был май 1997 года. Колючая проволока в два ряда, взрыхленная контрольная полоса между двумя рядами проволоки.

Саша Бурыгин поднял черепаху, приползшую по своим среднеазиатским делам из Афганистана в Таджик. А кобры тут у вас есть? Полковник Ушаков радостно ответил, что есть черноголовые кобры и обычные кобры, и пошел перечислять ядовитых гадов. Бурыгин, — наш, энбэпэшный майор, понимал толк в гадах, — когда-то служил помощником начальника погранзаставы в Казахстане. Майор приехал со мною, добрался в Таджик в составе моего отряда из девяти человек. Мы со страшными приключениями прибыли по экстремальному маршруту Петропавловск — Кокчетав — Алма-Ата — Ташкент — Самарканд — Денау — Душанбе — Курган-Тюбе — Колхозабад, во всех вышеозначенных местах останавливаясь не по своей воле. Сверху палило нещадное солнце. Вкопаны были в песок рядом с границей танки и даже «Шилка» отряда полковника Ушакова. В палатках под тентами лежали босиком трое офицеров в тельняшках и читали книжки. На жару они не реагировали, заметив, что это еще не жара. Что жара, это когда термометр зашкаливает, а на термометре нанесены деления до +50 градусов. Лежали офицеры в синих трогательных советских майках.

Почему-то наш берег был обрывистый, а их — пологий. Чтобы удобнее было защищаться от них и смотреть на них сверху? Чтобы я сравнил Пяндж с венами на руке рабочего человека? Мне объяснили, что есть места, где как раз напротив, — они ходят поверху над нами. Объяснил Рамазанов — классный специалист по Средней Азии. Он ходил в Афган еще в 1980 году с 40-й армией и с тех пор служит здесь. У него странное для русского уха имя Алескандер, так звучит в Азии имя Великого Македонца, а его отчество — Энверович, он дагестанец, и вот забыл лишь узнать у него, какой он дагестанец — аварец, даргинец, лакец? Бритая наголо голова, таких в английских колониальных романах называют «old colonial hands», как-нибудь так. Рамазанов уже тогда говорил мне, что чечены скоро выступят в Дагестане. Дело в том, что он побывал в отпуске на родине и все там понял, чего не понимают аналитики и предсказатели власти.