Эдуард Лимонов - Смерть современных героев

Никто не пришел. Он позвонил хозяйке и сказал, что отправил ей чек. Сказал, что был вынужден срочно улететь в Штаты. Что опасно заболел его отец, но, слава Богу, поправился. Хозяйка сказала, что знает его как «справедливого гарсона», что она рада, что отец Джона выкарабкался, и пусть все опять будет как прежде.

Как прежде, увы, не получалось. То есть все было OK, за исключением сознания Галанта. Он осторожно позвонил в консулат и спросил, готов ли его паспорт. Женщина, говорившая по-английски с акцентом, попросила его подождать и, исчезнув надолго, вернулась в момент, когда он, встревоженный и вспотевший, уже собирался бросить трубку и умчаться из апартмента на улицы.

— Ваш паспорт ждет вас уже месяц, мистер Галант, — сказала она, — вы можете забрать его даже сегодня, если хотите. До 16:30.

Сегодня он не захотел. Он уже приспособился к неспешному и менее нервному темпу действий. Звонок, ожидание, первый шаг, второй… третий. Всему свое время. Его могли, он прекрасно знал это, арестовать или убить, вторгшись в его неспешный метод, как если бы он действовал методом спешным, однако он держался своего метода уже только лишь из суеверия.

После трех дней ожидания он явился в консульство. В воротах его прогладили электромагнитным утюгом. Визг! Виновником электромагнитного визга оказался увесистый ключ от фермы Лиз, она дала ему право вторгаться к ней, когда Галант пожелает. Прыщавый неприятный гард-блондин недовольно обвел его водяными глазами рыбы. Какой мерзкий соотечественник, подумал Галант, вспомнив соответствующее стихотворение Чарлза Буковского. Гард в униформе марине служил, разумеется, украшением, нужен был консульству как колонны и картины, но сам, прыщавый, видел себя основным героем спектакля. Старая дама с хриплым голосом выдала ему паспорт, мельком взглянув на фотографию и на лицо Галанта. Он принял паспорт и спрятал его в карман. Если бы его хотели арестовать, то арестовали бы в этот момент. Минуя скамьи, на них сидели французы с перепуганными лицами, ожидая своей очереди в различные окошки и комнаты, Галант направился к выходу. Было такое впечатление, что французы все поголовно имеют за плечами трупы и «мокрые дела». «Почему они так боятся?» — подумал Галант. Боятся по-разному, некоторые широко и слишком открыто улыбаются, напоминая собаку, легшую на спину и обнажившую брюхо более крупной и сильной собаке. Не тронь меня, я твой друг… Все они хотят лететь в Америку, испугаться там. В страну гангстеров и уличных опасностей…

Он забыл о французах, выйдя на пляс де ля Конкорд.

Он увиделся с Ронни Кобальтом и Джессикой. Ел ланч, приготовленный Джессикой, перелистывая журнал, который сам тщательно составлял и собирал всю осень и зиму. Ронни нашел новую, куда более дешевую типографию в Венсенне, и отец Ронни оплатил стоимость печати. Журнал выглядел очень OK, отметил Галант, отец Ронни стал очень хорошим отцом вследствие того, что Ронни образумился, живет с Джессикой, оставил асид и заинтересовался литературным бизнесом. Отец готов заплатить еще за несколько номеров журнала, лишь бы Ронни оставался с Джессикой и при литературе. Галант похвалил качество фотографий, одобрил новое решение макета, порадовался вместе с Ронни тому, что параноидный Пьер Франсуа Жирардон остался доволен публикацией о нем… однако, покинув апартмент на рю дю Тампль, Галант подумал, что Ронни, Джессика, Жирардон кажутся ему теперь детьми, играющими в безопасную тихую игру. Они не имели никакого значения… И как Галант ни старался возбудить себя и уверить, что «Модерн-эйдж» важен для него… он не смог заставить себя работать над четвертым номером. Он прилагал усилия, он честно покопался в рукописях несколько дней — рукописями была завалена целая комната в апартменте на рю дю Тампль, соотечественники писали много, — но убедился наконец, что рукописи раздражают его все. Как вода после прекрасного вина, чувствовались им самые смелые измышления авторов после поездки в Венецию. В эпизоде его жизни, занявшем несколько дней всего, были глубина, вязкость и крепость. Если не с вином, то с крепким бульоном хотелось ему сравнить эти дни в Венеции. И вот он опять был отброшен пить воду. Его напоили однажды страшной жидкостью и больше не дали. А он уже оказался addicted. Так быстро, однако же…

Галант попытался было соорудить нечто вроде эссе о Венеции. Но в тех нескольких страницах, которые он успел отстучать на пишущей машинке, среди церквей, ржавой воды каналов и старых стен не хватало леди Фионы и Виктора. И сам Галант без присутствия Фионы и Виктора видел Венецию обыкновенной Венецией. Старым городом туристов, коллекцией средневековых редкостей. «Банально!» — безжалостно осудил он свой труд и попробовал начать снова, но уже со сцены в базилике Сан-Марко. Проблему отстраненного видения возможно было решить, удалив марихуану (читателям «Харпер энд Квинн» он не мог и заикнуться о марихуане), но прибегнув к старому приему сна наяву. Таким образом он мог объяснить, как он сумел увидеть благородных священнослужителей монстрами. Зарядив пятый лист в машинку, он, однако, понял, что без реплик Фионы Ивенс ему не обойтись. Эссе для «Харпер энд Квинн» на глазах превращалось в автобиографический роман. Провозившись некоторое время с растекающимся во все стороны, как масло на горячем асфальте, материалом, он оборвал свои мучения, резонно объяснив себе, что не может ни поместить действие в Венецию, ни вынуть персонажей из Венеции и приземлить их в другой город. Он боялся, что его персонажей узнают. И, узнав их, узнают его.