Эдуард Лимонов - Смерть современных героев

Галант замотался в простыню, и, полулежа на кроватях, они приступили к пти-дэженэр.

— У них прекрасный кофе… Булочки несколько суховаты, но с маслом и мармеладом вполне… — Мисс Ивенс жевала и болтала голой ногой, обнажив ее до отказа, до мягкой ляжки. Слишком мягкой, отметил Галант. — …У-ум, чудесно! Попробуй этот мармелад, Виктор…

— Джон.

— Ох, Джон, I am very sorry, I am very sorry! [15] I am very sorry, I am very sorry! (англ.) — Извини, извини меня! Я так привыкла к тому, что он у меня живет, что, кажется, еще долго буду называть всех мужчин Викторами. Попробуй этот, зеленый, я не совсем себе представляю, что это, но здорово. Кисловато-сладкий, напоминает африканский плод киви. Ты знаешь киви, Джон? В Париже делают с киви пирожные.

Отвечать на восторги мисс Ивенс, кажется, не было надобности, посему Галант лишь кивал головой, продолжая поглощать пти-дэженэр. Он вспомнил, что за весь вчерашний день съел лишь круассан, салат и тарелку спагетти.

— Дочь лорда преспокойно может набить рот едой и беседовать таким образом не стесняясь, — сказал он. — А вот моя мазер учила меня, что разговаривать с набитым едой ртом неприлично.

— Меня учили тому же самому, — прожурчала мисс Ивенс. — Но неужели ты думаешь, Джон, что я ординарная дочь лорда? Разумеется, я — выродок в своей среде, так же как ты — в своей, а Виктор — в своей. Мы все аутсайдеры, marginaux, ты это понимаешь? Я отвергла аппер-классовую мораль со всеми ее церемониями и условностями, ты отверг мораль семьи petit-propriétaire, отказался от предсказуемого будущего владельца гаражей и бензоколонок во имя будущего непредсказуемого, Виктор сбежал из семьи, хотя, может быть, и не совсем представляет, что ему с собой делать…

— Он легко мог бы сделать карьеру как жиголо.

— Почему нет? Карьера жиголо куда более увлекательна, чем карьера адвоката или сейлсмена. Я желаю ему, чтобы он стал жиголо. Но, думаю, он им никогда не станет, увы. Он гомосексуалист от ботинок и вверх до черной блестящей поверхности волос, за которыми он тщательно следит.

— Ха, гомосексуалист… — Галант вспомнил два шерстистых ядра, напирающих на белую плоть мисс Ивенс. — Мы живем в эпоху, когда сексуальную девиацию почему-то воспринимают как достоинство. Ее принято подчеркивать и декларировать. Полагается быть как можно более bizarre. «Я совокупляюсь только с пэдэ, или с несовершеннолетними, или с собаками…»

— Ты не можешь ему простить его сексуальное превосходство, да, Джон? Если бы ты видел бандитов, с которыми он жил, и эту квартирку… и они им пользовались, эти бастардс, ебли его… Если бы ты видел эту милую компанию, у тебя не было бы сомнений. Это на нашем цивилизованном фоне он выглядит мужественно, на фоне этих бандитов он смотрелся как испуганный подросток. Вообще, перестань подозревать своих спутников. — Мисс Ивенс улыбнулась: — Если хочешь знать, он даже трус… Пусть тебе будет легче. Наш колумбийский друг, секс-чемпион, предмет ревности Джона Галанта, — трус, он спрятался, когда его приятели явились ко мне, желая забрать принадлежащую им девочку. Виктор панически боится Милтона, я думаю, именно поэтому он и стал его любовником… Я же спокойно открыла им двери. Я знала, что они не посмеют причинить мне вред. Эти факинг бастардс… Я работала с драгс много лет, и работала со страшными людьми… Милтон же для меня мелкий punk. И они знали, за кого я их держу… А секс-чемпион в то время, как я беседовала за знакомым тебе столом с двумя зверюгами, лежал, завалившись подушками, высоко, в известной тебе дыре в стене и трусил… Если вы хотите стать большим писателем, мистер Галант, вам следует твердо усвоить факт, что не всегда внешность напрямую соединена с психической конституцией личности. Истинная природа личности легче распознается по ее вторичным признакам — поведению глаз, быстроте и резкости походки, по манерам движений…

— Мерси, мадам лектор.

— Надеюсь, ты не обижаешься, Джон?

— Обижаюсь? Нет, я вовсе не обижаюсь. Я себя чувствую вдруг оказавшимся внутри экзотической истории. Все это ужасно кинематографично. Бандиты, явившиеся к тебе отбирать мужчину-девочку, ты, мужественно не отдавшая Виктора… Виктор, старающийся не дышать вверху, под подушками…

— Но все это жизнь, Джон! Эти люди такая же реальность, как ежегодная декларация доходов. Второй бастард, бывший с Милтоном, вытащил нож, ты можешь себе представить? Он думал, что если я женщина, то можно меня припугнуть. Меня никто не умел запугать. Я поднималась одна, совсем одна, Джон, на корабль в полсотне километров от берега с сумкой и деньгами и торговалась на месте о цене. Они могли шлепнуть меня и сбросить труп в море. Они на такое идут редко, мы все связаны, и, если они сделали бы такое со мной, им пришлось бы заплатить кровью… Не потому, что это я, а потому, что в этом бизнесе никто друг другу не спускает обид. Спустишь один раз, это кончится с жизнью последнего из твоих людей. В этом бизнесе все держится только на честном слове. Я никогда не уступила им ни доллара. И они уважали меня, потому что женщине в этом бизнесе в сотни раз тяжелее, чем мужчине…