Джеймс Данливи: Самый сумрачный сезон Сэмюэля С

— И все.

— Ну, в общем, да, все. Вы как бы неиспорченны, что ли. В смысле, ну, то есть в смысле я не знаю, в каком смысле. Но. Господи, я ведь женщина. А вы мужчина. Потом, в конце концов, мы в Европе, и мы одни. Вас это не возбуждает.

— Возбуждает.

— Ну вот, Сэмми.

— Что, ну вот.

— Ну вот, я же сказала, зачем пришла. Зачем вы меня смущаете. Опять, что ли, повторять. Я ж говорю: вы можете дать мне что-то новое. А я могу переспать с вами.

— Это что, все.

— Конечно все. Что еще. Чего вы ждали-то.

— Я жениться хочу.

— Ну ничего себе. Вы что, спятили.

— И детей наплодить.

— Ой. Давайте лучше сменим тему. Ничего себе — жениться. На мне. Ну и ну. Не будете же вы мне предложение делать. Я-то имела в виду просто переспать.

— Не хочу я просто переспать.

— Не кричите. Я прекрасно слышу. Может, вы хотите, чтобы я ушла. Уйду.

— Насильственно удерживать не стану.

— И впрямь, что ли, не станете. Тогда пора бы вам посмотреть в лицо фактам. На жизненной, так сказать, распродаже. И брать, что дают. С молодой девушкой вроде меня у вас шансов ноль целых, ноль десятых. Вы седеете, значит, припасы тают. И даже на какие-нибудь там регалии вам тоже не опереться.

Сэмюэль С глядит в ее жгучие карие глаза. Сердце колотится. Она сидит нога на ногу, на коленках проступили белые кружочки. Глубокая синяя жилка у косточки. Конечно, телка — она телка и есть. Сколько ни склоняй, в каждом падеже спряжения жаждет. Она смугла, глупа и тощевата. Когда ее валят в постель, мозги выключает, как лампу. И то сказать: ищешь удовольствия — забудь премудрость. А начнешь думать — обрящешь боль.

— По правилам внешнего мира я неудачник. Но живу себе тихо-мирно. Никого не трогаю. Не вожу гостей. Да ведь и вы тут только потому, что элитные мальчики на вас свысока смотрят. Вы, конечно, не уродина, но от подбородка и выше определенно не королева. Самое смешное, что по мне, так вы очень даже хорошенькая, но я в курсе, что думают ваши сверстники. И вам не идет самоуверенность. Делает вас неприятной, жестокой, невоспитанной.

— Погодите, Сэмми.

— Нет, вы погодите.

— Но, Сэмми, как раз что-нибудь такое я и ждала от вас услышать. И рада, что пришла. А все эти мои крутые заходы насчет переспать… Просто мне было неудобно, что так вот с бухты-барахты ввалилась. Вдруг у вас кто-нибудь был бы или чем-нибудь заняты. Но мне сказали, что с вами такое бывает, уходите в подполье, как партизан, и несколько дней от вас ни слуху ни духу. И я не считаю вас неудачником. Честно.

— А кто я.

— Ну, могу повторить, что вы про меня сказали. Может, ваши сверстники на вас свысока и поглядывают. Но на мой взгляд, в вас есть зрелость, которой даже у папы нет.

— А если бы вы меня просто встретили в кафе, ничего не зная, таким, как есть, вы на меня бы и внимания не обратили.

— Но это ж надо, какой упрямый, черт побери.

— Есть немножко.

— При том что парней жениться и под дулом не заставишь. Вам жену с ребятишками подавай, одинокой старости боитесь. Нет, я еще, ха-ха, хочу повыступать с вольной программой, пока ярмо не надели.

Абигейль сидит, оперев локти на стол. Устремленная в будущее. Завязав прошлое ленточкой на бантик. Тогда как я к своему прошлому взял да прибавил еще три дня, полных мучений» Когда ты молод, сердце жужжит, как колибри, а где нектар, сам не знаешь. Слишком усердно спотыкаешься о всякие мелкие условности, из которых такие, как ты, состоят целиком. А теперь — вот он. Слишком долгие годы ты смотрел под ноги. Вытягивал руки перед собой, не дай бог на препятствие налететь. И нектарчик-то проливал, проливал.

— Какой-то у нас прямо семинар выходит. Кофе есть у вас. А то сварю, давайте. В чем дело, что я такого сказала.

— Ничего.

— У вас вдруг такое лицо стало. Так есть кофе.

— Вы позорите американских женщин.

— Это чем же. Тем, что предложила сварить кофе. Странные у вас представления. Мы, по-вашему, что, калеки. Я тут у вас еще и приберу. Ведь тут не прибирались не меньше месяца.

— Три месяца и восемнадцать дней.

— Ого. Учет и контроль.

Пятница ускоряется, уходит, уходит. Прочь из жизни. Вороша пыльные воспоминания о студенческих комнатах и прежних вечерах. Солнце заходит за Альпы. Сэмюэль С сказал, что купит кофе в зернах за углом. Если она одолжит ему денег. Наморщив лоб, она порылась в сумке и, улыбаясь уголками губ, протянула пятидесятишиллинговую купюру. Когда он уходил, она спросила, где швабра.

В висках стучит пульс. На середине лестницы Сэмюэль С остановился и прижал ладонь ко лбу. Иногда приходится самому сочувственно сжимать себя в объятиях, и бывает, что от этого трещат кости. Когда никто другой не обнимет тебя по-матерински. Не стиснет крепко и не сбережет. Однако цель близка. На грудь ей, что ли, кинуться и в поту пропыхтеть: выходи за меня, стирай мне носки, мели кофе, жарь тосты до нежной румяной корочки.