— Сэмми, где-то вы даже честный. Даже вот… насчет черствого пирога. Наверно, мне надо тоже так. В общем, я за тем и в Европу поехала, за опытом. Ну и сразу. Началось прямо в Гавре. Короче, мы только час как с парохода, поймали грузовик, и тут же французский водила попытался нас оприходовать. Мол, так мы больше о Европе узнаем. Я сказала, что у него изо рта пахнет. Тогда он потребовал миньет. Мне-то что, а Кэтрин влепила ему пощечину — он и не думал, что мы так по-французски рюхаем. Тогда он нас вышвырнул. По-моему, европейцы грязные болваны. И вы объевропеились. Это неправильно.
— А что правильно.
— Им, в Европе, следует подрасти. Они думают, у них духовные ценности. Поумнеть пора.
— Вы полагаете.
— Да, а проблемы надо решать. Сплошь и рядом даже умственно отсталые учатся работать над собой и кое-как выправляются. Взять хоть меня.
— Взять вас. Ну, попробуем.
— Из меня пытались сделать вундеркинда. Рояль купили. Родители у меня богатые. Условия самые тепличные. Мама обдирала папу как липку. Не успела закончить, на сцене возникла еще одна кукла и занялась тем же, а пока они соревновались, он чуток передохнул. Да вам-то, поди, неинтересно.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Не командуйте.
— Я просто слушаю. Продолжайте.
— Ну, проблемы у меня тоже есть. У моей мамы фигура, как у свинки. То есть она не всегда была такая, но всю жизнь она будто с папы жир перекачивала. Образ безобразный, но это я чтобы образно. А папа сказал, что по-настоящему меня любит, ну, то есть как мужчина женщину, в таком роде. Ну, я говорю, это же ненормально. А папа у меня классный, смеется, шутит, а что. У него хорошее чувство юмора. Так что мы над этим могли и пошутить. Это не проблема, проблема в том, что он еврей только наполовину.
Августовская пятница, вдали колокол гулко бьет пять. Сэмюэль С в темных глазах по ту сторону стола. Утопает. Крупные коричневого цвета шарики. А в серединке каждого будто глазной техник точненько вставил вкрапление из черного стекла. Попка американская, спелая, при движении аж отлетает. Что-то у нее с ножкой — тоньше другой и загар темнее. Кадр из недр, из толщи и гущи туристского полчища. Фигурка стройная. Маленькие плечи. И все это подмять под жирной похотливой грудой имени меня. Тонкие пальцы, темно-розовые ногти. Чистенькая, как древесный плавник, омытый океаном и прибитый осенью к пескам острова Мэн. Улыбка на ее губах гаснет и тут же вспыхивает снова, стоило вам опечалиться, что та была последняя. Ах ты шлюшка ты моя плюшевая.
— Понимаете, Сэмми, какое дело, родом я из Балтимора. Не знаю, может, по мне и не скажешь, но мой папа вырос в кафе-мороженом, ну, там, на кухне, его родители не говорили по-английски, короче, если бы мои подружки увидели моих деда с бабкой, прости-прощай всякое общение и нормальная жизнь. Я ведь училась в очень престижном колледже — в смысле, не будь у меня денег, эти девицы мне бы точно от ворот поворот дали. В Америке от снобов проходу нет. В смысле, вы там давно не были. И не знаете.
— Знаю.
— Это вам кажется. Съездили бы лучше да посмотрели сами, как там теперь и что. И как распространилось. Просто повсюду. Не знаю даже, как у меня только глаза открылись. Не колледжи, а конвейер по производству снобов. Тысячами. Вы не представляете. Друг моего дяди сказал, что вы замкнулись в себе. Нет, вы представьте, сколько мозгов, напичканных образованием. Мне страшно. Я ничего уже не понимаю. И невинность потеряла. Я вас шокирую.
— Если вам хочется так думать.
— Крепкий вы орешек, а я-то, ничего себе разговорилась. Единственный мужчина, к кому я прислушиваюсь, так это дядин друг, и, по его словам, вы едва ли не самый странный экспонат в Европе. Рассказывал, как вы коротаете дни в Вене и как, если вам недодадут сдачу, тихо и вежливо говорите: вы меня обсчитали, — потом кланяетесь и идете себе дальше, я обалдела. Ну, в смысле, тогда. Хотите правду.
— Если скажете.
— В общем, когда я вас увидела, была разочарована. Сначала удивилась: вот так вот взять случайно и наткнуться. Потом впечатления утряслись, и я подумала. Как — этот странный тип. Да мой папа ему сто очков вперед даст. Вы извините, это я — правду-матку. С плеча, так сказать.
— Извиняю.
— Потом, когда я выдала вам пару реплик не в бровь, а в глаз и вы сидели весь несчастный, я сказала себе, либо у него и впрямь не все дома, либо это нечто особенное. В Америке, когда парень плачет, обычно это словесный понос. Но вы даже не плакали. Просто из глаз катились большие слезы, сами по себе. Вот почему я хочу узнать вас поближе. По-моему, вы самая интересная личность из всех, кого мне доводилось встречать в Европе. Мне кажется, я могу у вас кое-чему научиться.
Читать дальше