Миновали Малую Россошь – глубокую просторную балку с речушкой да горсткой домиков, дремлющих в зимнем безлюдье. На воле пошел снег. Редкий, но крупный, в куриное перо.
А от Малой Россоши лишь на высокий курган подняться – и кати до самого дома дорогой пусть и ухабистой, разбитой, но морозом прихваченной, езжей.
Доехали, словно долетели. Открылась внизу, под горой, просторная долина в обрывистых меловых курганах, лесистая урема над речкой и хутор: дома и усадьбы, живые и брошенные, и вовсе руины в дикой поросли садов – все лежит вольготно, раскидисто, от далеких развалин колхозной фермы до леса и речного берега. Приехали.
– Чем с тобой расплачиваться? – спросила Надя.
– А то не знаешь? – засмеялся Володя. – Расступися, рожь высокая… Только так.
Не было в его намеке ничего грязного. Лишь озорная веселость молодого еще мужика. И на лицо он был милым, улыбчивым, с добрыми глазами. Надя ответила с тем же озорством:
– Да где же рожь найти? Колхоз не пашет, не сеет.
– Родная, ты лишь скажи, я все посею! – пообещал Володя. – И рожь, и чего хошь.
Он подвез ее до самого дома, потом развернулся, не торопясь поехал и даже посигналил на прощанье. Надя, уже у ворот своих, махнула ему рукой, улыбаясь, радуясь хорошему человеку.
Но прогудев, уехала машина. Маленький праздник кончился. День продолжался. Подступала нелегкая для Надиной души забота: пенсии по хутору раздавать. Казалось бы, что в том худого? Но уже слышала Надя голос иной машины – Мишкиного мотоцикла, который завелся, как всегда, не сразу, с чиханьем и гулким стреляющим выхлопом.
Подворье Надиного сожителя – Мишки Абрека – лежало рядом, лишь пустырем отделенное. Для Мишки нынешний день тоже жданный, хотя до пенсии Абреку еще далеко, живет иным: коровы, свиньи, куры. Но еще – самогон. Весь хутор и округа знают: самогон у Абрека самый лучший, он из сахара. И не больно дорогой. Днем и ночью бери, было бы на что. Можно и «под запись», в тетрадку, но для людей надежных, какие пенсию получают. Раз в месяц – расчет. Сегодня – тот самый день.
Надя не успела в дом войти, Мишка уже подъехал, кричит: «Погнали!» Мишкин «вездеход» – мотоцикл с большой самодельной коляской; он ржавый, с подтеками, вонью и дребезгом – рабочая лошадка, похожая на хозяина своего. Мишка бреется один раз в неделю, засаленная телогрейка на нем, такая же шапка-треух. Абрек отсидел «червонец» в тюрьме и похож на «затюремщика»: железные зубы, сиплый голос, глубокие морщины, сутулится. Рядом с ним Надя глядится вовсе приглядной молодухой, чуть не девчонкой.
– Погнали… – торопит Мишка. – С Арчаковым приехала? К порогу подвез. То-то и дыбишься, аж цветешь.
– Углядел, – вздохнула Надя, усаживаясь на заднее сиденье.
Поехали. Затряслись по хуторским колдобинам.. Первый на очереди – Чекалов Федя. Чекалка – молодой пенсионер, всего лишь год получает. Подъехали, посигналили, он тут как тут.
Надя свою ведомость открывает, Мишка – свою. Тысяча двести рублей пенсия. Четыреста рублей – долг Абреку. Из рук – в руки.
– Обмывать будешь? – спрашивает Мишка, загодя зная ответ и потому протягивая руку в коляску.
– Давай.
– Сколько?
– Одну. Пока…
– С подвозом, без транспортного налогу, с таких денег… – стыдит его Мишка. – И праздник на носу.
– Какой еще?
– Да Масленая, калмычина!
– Ну, две давай.
Пластмассовые, на полтора литра бутыли – Мишкин стандарт. «Я по чекушкам не разливаю», – давний ответ. Уже привыкли. Так даже удобнее. Меньше беготни.
Поехали дальше. Катайкины, дед Минай, Галя-чувашка, Гена Крокодил, Чиликины, Дюдя…
Просторный хутор, когда-то людный, на двести дворов, теперь доживает. Дома – вразброс, меж ними – брошенные усадьбы, руины, дикие сады, терновая непролазь, где прячутся хитрые лисы, а может, и волки уже завелись.
Одинокий Дюдя, Пашка Конь со старухой…
Обслуживание – с колес, возле мотоцикла. Надина ведомость и Мишкина тетрадь в коленкоре. Там все учтено: будни и праздники.
– Распишись. Минус двести. Обмывать будешь? Две бери, а то и три. Ноги свои пожалей. Нынче с доставкой, не чикилять на бугор, – уговаривает Мишка. – Вот и правильно. Когда еще такая лафа припадет.
У кого «запись» на сотню, у кого на две, а у кого и поболе. У Гали-чувашки хорошо если на хлеб останется.
– Распишись. Одну или две? Бери побольше, она не заплеснеет. А цены растут. Вдруг сахар подорожает, – пугает Мишка.
А Вера Катайкина из месяца в месяц лишь распишется да руками всплеснет:
Читать дальше