Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

— Ты куда меня тащишь, псих? И где ты взял плотницкий молоток?

— У Блэкнесса в машине. Заткнись, тут может быть сторож. Через минуту шуму будет предостаточно.

— Господи, Папс.

Они выползли из вестибюля и двинулись по главному коридору, Гноссос время от времени зажигает спички, чтобы разглядеть номера кабинетов; вспышки придают жутковатую определенность расставленным вдоль стен белым бюстам.

— Вот, кажется, этот.

— Где?

— Шшш.

Он поднялся на колени и осмотрел замок, затем вытащил из рюкзака пилку для ногтей и сунул в скважину. Похоже, язычок одинарный. Слишком глубоко. Назад. Нет. Нехорошо.

— У тебя нож с собой, Хефф?

— Блядство, старик, — Ощупывая карманы джинсов, находя, протягивая.

Гноссос отогнул шило и сунул его в замок так же, как раньше пилку. Намного лучше. Кажется, влево. Вот. С ощутимым щелчком язычок повернулся, и Гноссос, резко нажав на дверную ручку, толкнул Хеффалампа в кабинет. Закрыл дверь, и несколько секунд они молча простояли на ковре. Видишь, как просто.

— Вот мы и на месте.

— Блять, Папс.

— Спокойно, старик. Этот кошак дал тебе пинка, так?

— Ага.

— Содрал с меня пятерку, так?

— Так.

Пригибаясь под окнами, они поползли по кабинету, Гноссос зажег еще две спички, и в конце концов парочка остановилась перед большим застекленным шкафом.

Открывайся, хи-хо. Сладкие слюни возмездия.

По одному он вытащил из шкафа все минералогические экспонаты декана Магнолии — кварц, сланец, самоцветы, вулканические подарки — и выложил из них на ковре равносторонний треугольник.

— Черт возьми, что все это такое, Папс?

— Одна большая хуйня. — Со всего размаха Гноссос лупит молотком по первому камню, размалывая его в крошево песка и пыли.

Март подкрался неуклюже, словно лев из «Волшебника страны Оз», ветры, сменив напор своих северных сил, уплотнялись на горизонте и забирали все дальше на запад, а по-прежнему невидимое солнце каждый день карабкалось все ближе к зениту, согревая ползущие по ущельям облака и выпуская на волю первый весенний дождь.

Влажным свинцовым утром Гноссос сидел на узкой кровати у недавно вставленного и наглухо запечатанного окна и, скрестив ноги под монструозным стеганым одеялом, бегло проглядывал редакционную страницу менторского «Ежедневного Светила». Появлению газеты, как обычно, предшествовал таинственный и деликатный стук в дверь. Услыхав его, Гноссос на цыпочках пересекал индейский ковер, ждал секунду, расположив пальцы на оловянной щеколде, которую где-то раздобыл Фицгор, затем рывком распахивал дверь, надеясь застать таким образом врасплох если не продавца газет Джимми Брауна, то хотя бы зазевавшегося молокососа из рекламы автопокрышек «Фиск» со свечой в руке и колесом на плече. Но за дверью никогда никого не оказывалось. Площадка, ступеньки, улица перед домом были пусты. В те редкие дни, когда он уже не спал, а в голове успевало проясниться — или еще не ложился после проведенной над полярными координатами ночи, — Гноссос усаживался перед дверью на корточки и, сжимая в руке сваренное вкрутую яйцо, ждал шагов, намереваясь вскочить, как только раздастся стук. Но в такие дни газету не приносили.

Сейчас он прижал средним пальцем строчку в тексте и выглянул сквозь двойное стекло на улицу — не кончился ли дождь. Затем хмыкнул и вернулся к газете. Фицгор храпел на соседней койке, стоявшей перпендикулярно стене в ногах кровати Гноссоса. Со времени его первого визита квартира почти не изменилась; исключение и одновременно декор под паб составляли оловянная задвижка Фицгора, медные охотничьи рога и латунные тарелки с чеканкой. Абажур из рисовой бумаги был опущен так, что оставалось примерно три фута до круга из черной фанеры, который в свою очередь ненадежно расположился на шлакоблоке, добытом со стройки пансиона «Ларгетто». Абажур нес на себе одинокий составной китайский иероглиф — Гноссос вывел его дрожащей рукой однажды вечером в ожидании Бет Блэкнесс, которая должна была выписать рецепт для парегорика. Символ извещал, что рюкзак священен и не предназначен для продажи. Перевод сделал Харольд Вонг, наглый, как вся олимпийская сборная.

На стенах заметны следы липкой ленты в тех местах, откуда Гноссос в наркотизированной ярости посрывал претенциозно знакомые хозяйские репродукции Дега, Ренуара, Сойера, Утрилло и Мэри Кассатт. В створчатую дверь, отделявшую их от алкоголиков Раджаматту, Гноссос вбил гвоздь и повесил на него рюкзак. Тот распространял вокруг себя слабый аромат заячьих лапок месячной давности и разных восточных штучек, приобретенных в греко-турецкой лавке в негритянском районе города. У камина в пластмассовых крапчатых горшках, которые Гноссос все не мог собраться побрызгать черной краской из пульверизатора, росли два каучуковых саженца. Повсюду раскрытые учебники, на полях нацарапаны пометки, на обложках — рожи. На каждой горизонтальной поверхности стояла по меньшей мере, одна пивная банка, набитая сигаретами, отмокающими в вонючей жидкости. А над каминной полкой, доминируя над всей этой белостенной гостиной, висела привязанная к багету бельевой веревкой пятнадцатого номера гобеленоподобная картина Блэкнесса: человек, отрубающий себе голову.