Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Ничего он не понял.

В жилой части Ведадо священник, вытирая лоснящееся лицо льняным платком, объяснил Розенблюму, что лучшего места для могилы за эти деньги они не найдут. Бисерины пота падали сквозь дыру в почти осязаемой поверхности мира и расплескивались по полу четвертого измерения. Гноссос устало потер щетину и спросил, какова вероятность, что кладбище взорвут.

— Священник говорит, что любой лидеры рады жить здесь, когда перестанет стрелять. Ведадо переживает все революцы.

Гноссос кивнул и стал помогать рабочим копать каверну для смерти; гроб черного дерева дожидался в тени. Появились серебряно-долларовые мальчишки с волнолома и сгрудились под деревьями. Когда на ржавом барабане запуталась веревка, они подошли и помогли рабочим ее распутать; молчание было их паролем, и оно же свело их вместе. Священник достал книгу, собираясь прочесть над гробом молитву, но Гноссос сказал: не надо. Вместо этого достал из рюкзака листок бумаги и нацарапал на нем тем же самым огрызком карандаша, которым писал на стене:

Листок полетел в могилу невесомым раненым мотыльком. За ним отправились последняя из заячих лапок, крышка от сельдерейного тоника доктора Брауна, кусочек заплесневелой феты, семена дури, которые потом разрастутся в этой тропической жаре, склянка с парегориком и «Хенер»-фа. Гармошку он положил у изголовья, а семена посадил вокруг нее дугой. Теперь все, старик — что тут еще скажешь.

Подошел Хуан Карлос — голова опущена, лицо зеленого цвета.

— Священник, Гноссос, он хочет знать про камень.

Бисерины все еще капали сквозь дыру, но реже, глуше, и Гноссос лишь молча покачал головой.

— Он говорит мне — это важно.

— О чем ты, старик?

— Он говорит, какой ты хочешь камень? Для могил.

Рабочие поливали глину водой, чтоб она быстрее осела.

— Не надо камня, старик.

Снова что-то по-испански, вежливое монотонное бормотание, затем:

— Он говорит, у всех камни.

— Я не хочу ничего сюда ставить, давай замнем эту ерунду, ладно? Все кончено. Не имеет смысла, старик. — Борясь с жарой и усталостью, Гноссос зачерпнул горсть оставшейся земли. — Скажи ему, что больше ничего не нужно. Пусть пришлет счет в «Каса Хильда». — Он пошел прочь, но вспомнив о чем-то, вернулся и протянул Розенблюму ключи от Фицгоровской «импалы». — Ты ведь умеешь водить?

— Я? Смеешься?

— Встретимся в Афине. Уезжай утром. Забери Ламперс.

— А ты куда?

— Туда.

— О чем ты? Что с тобой?

Гноссос мотнул головой: все нормально, — и махнул серебряно-долларовым мальчишкам, чтоб шли за ним. Пацаны поколебались, посовещались, но в конце концов выстроились в колонну и двинулись следом, позвякивая в карманах монетами.

Гноссос Гну и его гномы.

Ать, два, три, четыре…

Бар на противоположной от калле О'Рейли стороне площади, по которому стреляли автоматчики, теперь был заколочен досками. Но из ржавой водосточной трубы у заляпанной грязью саманной стены прямо на резиновые башмаки Гноссоса хлестал поток воды. Словно и не расставались, кореш, теперь недолго ждать.

Шагавшие парами и тройками пацаны, повинуясь его жесту, сломали строй и услышали одно-единственное слово: «Матербол». Они заулыбались, принялись пихать друг друга локтями, и тогда он повторил:

— Сеньор Матербол, ребята. Давайте, do nde [58]?

Они вежливо побрякали в карманах монетами и направились было через площадь обратно, но Гноссос, прислонившись к фонарному столбу, нарисовал в воздухе знак доллара.

«Каса Хильда» — они привели его туда, как могло быть иначе? Только теперь все обрело свой обычный сумасшедший смысл. Словно ищешь дорогу в снегу: идешь там, где никогда не был, но кажется, что был, и все ищут в другой стороне. Они строем прошли через вестибюль, затем по узкому выложенному плитками коридору в сырой дворик — там девочка в красном платье училась играть на кастаньетах. Потоптавшись, мальчишки уселись по двое-трое на землю и принялись показывать на тяжелую деревянную дверь, косо и ненадежно болтавшуюся у стены.

— Там, — сказал один из пацанов, а другой нарисовал в пыли знак доллара, ухмыляясь и всем своим видом давая понять: они подождут. Хоть месяц — можно не сомневаться. У дверей Гноссос замялся, принюхался, поправил на плече рюкзак и оглянулся на девочку — та махнула, чтобы он входил. За порогом бездонная яма, погреб с тифозными крысами, слушайте мой предсмертный крик.